Страница 16 из 25
– По врачебному халату не скучаете? – спрашиваю, рассматривая его фотографии той поры.
– Еще как скучаю! Иногда так хочется оперировать, накладывать швы, делать уколы...
– Говорят, что любой хирург помнит свою первую операцию. А как было у вас?
– Однажды ночью звонят из тюрьмы мне домой: «Срочно приезжай! Заключенный в изоляторе вогнал себе под ребра две швейные иглы!». По дороге в колонию я лихорадочно вспоминал те немногие операции, в которых участвовал ассистентом. Прибегаю в штрафной изолятор. Там на койке лежит пациент, у него под кожей в районе сердца я прощупал две металлические иглы. Кричу санитару: «Беги в медчасть, неси новокаин!». Проходит время, санитара нет. А пациент вдруг заявляет: «Режь, начальник, по живому». Я решил резать. Дрожащими руками подношу скальпель к его груди, делаю глубокий надрез, вынимаю из-под ребер одну иглу, затем другую. А больному – хоть бы что, даже глазом не моргнул. Я замазал ему рану йодом, обработал, перевязал, тот встал и пошел в барак. Так прошла моя первая операция в этой медчасти.
– Какой случай из вашей практики можно отнести к разряду особых? Что поразило, потрясло, показалось диким?
– Всего не припомнишь... Ну вот, к примеру: приходит ко мне зэк по фамилии Лапшин, просит направить его в госпиталь, утверждая, что проглотил гвоздь. Оказывается, Лапшин проигрался в карты, и возвращаться в колонию ему нельзя – убьют. Я начал допытываться, правда ли то, что он сказал, а Лапшин вдруг вынимает из кармана гвоздь и на моих глазах погружает его себе в рот. Представляете? В прихожей на вешалке вместо крючков были вбиты 125-миллиметровые гвозди – вот откуда гвоздь взялся.Отвезли Лапшина в больницу, там прооперировали. Но в колонию он уже не вернулся: в больнице несколько раз вспарывал себе живот, пока не умер. После этого я долго не мог прийти в себя. Знал ли я тогда, что перед моими глазами еще пройдет столько ожогов, инфарктов, самоубийств! Что впереди – массовые отравления, бунты, беспорядки...
«СНОЛЕВСКАЯ» БОЛЬНИЦА
Молодого способного врача заметили «наверху»: в 25 лет он становится начальником медицинской части колонии, а еще через два года получает должность заместителя начальника межобластной больницы УИТУ МВД Татарии.
На дворе май 1964 года, и уже старший лейтенант Сноль в первый день приходит в больницу на руководящую должность. Ему вслед зэки больше не кричат: «Стиляга! Лепила!», а вежливо расступаются перед «гражданином начальником». В первый же день в больнице ЧП – больные в туберкулезном отделении перепились и захватили отделение!
– Дежурная служба предлагает применить силу. Я решил попробовать обойтись без крайних мер. Открываю дверь отделения – тихо; осторожно прохожу дальше по коридору...
– Но пистолет-то хоть при себе имелся? – спрашиваю его.
– Что вы! С оружием на территорию зоны вообще нельзя было входить, только в последние годы дежурной службе разрешили иметь баллончики со слезоточивым газом. Так вот, прохожу по коридору, открываю следующую дверь – тишина. И неизвестно, то ли там никого нет, то ли они притаились и ждут. Трезвые, они вряд ли бы подняли руку на врача, тем более на начальника больницы, а вот от пьяных можно ожидать чего угодно. Я обошел все палаты, но пьяных не нашел – они из больницы по крышам перебежали на территорию колонии. Потом их отловили и наказали.
При Аркадии эту больницу в Казани называли «снолевской». Сколько было отдано его сил, времени, нервов, чтобы вывести допотопную «больничку» на должный уровень, где больной смог бы получить медобслуживание не хуже, чем в любой городской больнице! При Аркадии была переоборудована операционная, открыты две лаборатории, перестроены палаты, двое увеличен штат врачей.
– У нас в больнице была лестница – литая, чугунная. Мыли ее только соляркой, чтобы блестела. Не лестница – красавица!
Я слушаю его и ловлю себя на мысли, что Аркадий – счастливый человек. Каждый ли из нас может сказать, что любил свою работу? С какой неприязнью мы порой вспоминаем те свои рабочие кабинеты, заводские цеха, лаборатории. А этот Сноль – даже о лестнице в больнице рассказывает с упоением!..
Я – АРЗАМИТЧИК!
Самым серьезным ЧП, с которым пришлось столкнуться Аркадию, было массовое отравление в одной колонии, которая в отдаленном районе Татарии строила химкомбинат. Некоторые конструкции там обрабатывались антикоррозийной жидкостью «Арзамит-5». Осужденные понюхали – пахнет спиртом. Для пробы дали выпить двоим, те опьянели. Тогда приложились еще несколько человек. Контролеры уволокли пьяных в штрафной изолятор. А по колонии уже пополз слух: спирт! Начали пить. Вскоре у многих появились признаки отравления. Больных срочно отвезли спецрейсом самолета в больницу, по тревоге были созваны врачи.
– Это была страшная картина: на койках – около сорока человек, у самых тяжелых слизистая оболочка глаз стала кровавой и настолько отекла, что выпирала из-под век. Мы пересмотрели литературу, советовались со специалистами, но нигде не нашли четких ответов, каким образом эта жидкость поражает организм. Тогда пошли по принципу – «размывать» больных. Поставили перед каждым чайник с водой: «Пейте как можно больше!». Позже выяснилось, что мы приняли правильное решение: «Арзамит» вызывает сгущение крови. Почти трое суток медперсонал практически не выходил из больницы, боролись за каждого. К сожалению, двух человек спасти не удалось... Мне потом часто приходилось иметь дело с отравлениями тормозной жидкостью, антифризом, клеем БФ, но этот случай был самым сложным. Некоторые осужденные потом с гордостью о себе говорили: «Я – арзамитчик!».
ЧЕМУ УЧАТ ЗЭКИ
– За столько лет работы вы хорошо изучили психологию заключенных. Можете ли обрисовать ее в основных чертах? Какие уроки вы вынесли из общения с зэками?
– Заключенные очень болезненно реагируют на обман. Ведь большинство из них считают себя незаконно или слишком строго наказанными, поэтому у них формируется психология жертвы. Обман зэки воспринимали тоже как очередное унижение. Беспорядки и бунты в колониях часто возникали из-за обманов тюремной администрации. Я веду к тому, что заключенные меня научили быть предельно честным по отношению к ним. Я никогда им ничего не обещал, если не был уверен наверняка, что смогу это выполнить. В то же время, я был обязан сохранять субординацию «врач – больной», поэтому четко обозначил границы личных отношений. Ведь какой это народ? – сегодня тебя попросят бросить письмо в почтовый ящик, а завтра предложат деньги, чтобы ты принес в зону пачку чая. Я крайне редко принимал от них подарки – различные самодельные ручки, зажигалки и т. д.
Кстати говоря, точно так же себя ведут и мои пациенты-американцы, которые, отсидев в тюрьме, лечатся от наркомании под надзором прокуратуры. Они разыгрывают сцены во врачебных кабинетах, симулируют психические болезни, пытаются манипулировать врачами, угрожают, короче, знакомая публика – все тот же преступный мир.
– Неужели вы всегда сдерживаетесь? Ни разу не ответили хаму?
– Ни разу. Во-первых, оскорблять осужденного запрещал закон, разрешалась единственная форма обращения «гражданин осужденный». Во-вторых, поднять на осужденного руку или по-хамски ответить – это значит показать слабость, поддаться на провокацию. К тому же при малейшей несправедливости от зэков сразу следовали жалобы «наверх». И чего они только не писали обо мне и о больнице: что я израильский шпион, что наши медсестры продают спирт, что повара воруют мясо. Приезжали комиссии, но серьезных нарушений не обнаруживали.
Но в последние годы ситуация с продовольствием и медикаментами ухудшилась по всей стране и, естественно, в тюрьмах. Казань превращалась в криминальный город, власть переходила к мафии. Изменился и контингент заключенных, и их отношение к медперсоналу: если когда-то перед врачом осужденные уважительно расступались, то в последнее время такое наблюдалось все реже, на врачей стали нападать, брать их в заложники…