Страница 7 из 117
«Книга перемен» («Ицзин», «Чжоу-и»), в отличие от первых двух канонов с их до предела явным и содержательным, порой даже нарочито примитивизированным и насыщенным дидактикой материалом, являет собой своего рода сборник мантических формул. Это книга гаданий — но не таких, какие лежали в основе гадательной практики Шан. Разумеется, кое-что от той практики было воспринято чжоусцами. Но изменен был статус ритуала, иначе стали интерпретироваться результаты гаданий, а главное, наряду со старой шанской школой гадания по трещинам появилась новая — гадание по палочкам тысячелистника (практика ши). Именно этот более поздний чжоуский гадательный прием и лег в основу мантики «Ицзина» (см. [114]).
Связываемая с именами легендарного Фуси, чжоуских правителей Вэнь-вана и Чжоу-гуна, практика гаданий при посредстве триграмм (восемь сочетаний двух линий, цельной и прерывистой, по три линии в знаке) и гексаграмм (64 сочетания таких же линий по шесть), что и лежит в основе «Ицзина», была, видимо, результатом медленного процесса трансформации искусства гадания в чжоуском Китае. Текст «Ицзина» в том виде, как он ныне известен и зафиксирован в виде канона, появился на свет едва ли ранее IV в. до н.э., хотя составляющие его слои (первый — названия гексаграмм и четыре мантические формулы; второй, более поздний, — краткие афоризмы к гексаграммам; третий, еще более поздний, — афоризмы к отдельным чертам каждой гексаграммы) отражают реалии разных эпох, примерно от IX до VI в. до н.э. (см. [97]).
Мантическая основа текста неотделима от комментариев к ней. Это «десять крыльев» «Ицзина», т.е. десять наиболее важных и признаваемых традицией комментариев к основному тексту, действительно позволяющих ему достаточно высоко «взлететь». К числу комментариев, носящих разный характер, относятся и философские трактаты IV—III вв. до н.э., как «Да-чжу-ань» («Сицы-чжуань»), в которых элементарные мантические символы — в первую очередь сочетание двух линий, цельной и прерывистой, — анализируются с позиций весьма развитой метафизики. К слову, именно в этом комментарии едва ли не впервые в древнем Китае формулируется идея о существовании мужского и женского начала, ян и инь.
«Ицзин» — особый памятник в истории китайской культуры. Хотя возник он на базе практики гадания, развитой в Китае как, пожалуй, нигде в мире, во всяком случае в древности, высший смысл его не в мантических манипуляциях самих по себе и даже не в поисках удачных предсказаний, не в обретении уверенности в случае благоприятного расклада знаков. Все это в «Ицзине» есть и играет свою роль. Но главное в манипуляциях с триграммами и гексаграммами все же не в статике (как в картах или при игре в кости: выпало так-то — и все), а, напротив, в динамике, в постоянных взаимопереходах и взаимопреодолениях, в переменах (откуда и название книги). Жизнь идет вперед. Постоянно что-то меняется. Вам выпало так-то — афоризм поясняет, что может за этим последовать, дает сдержанного характера рекомендации (опасайтесь того-то, старайтесь действовать так-то). Вы недовольны, гадаете снова, выпадает иной расклад — и новая рекомендация. Чему следовать? Думайте, слушайте знающего человека, ведущего процесс гадания. И т.д. и т.п.
Популярность гаданий и самого «Ицзина» колоссальна и в наши дни. Более того, многие серьезные знатоки «Ицзина» полагают, что в нем в сконцентрированной форме заложена вся мудрость человечества, включая и важнейшие открытия и достижения современной науки. И трудно спорить — ведь в конечном счете все зависит от того, как понять выпавшую тебе обтекаемую формулу, как уяснить смысл афоризма и пояснений. А здесь — широкий простор для любых интерпретаций.
Переводов «Ицзина» много, исследований и посвященных ему работ — еще больше. Из переводов кроме классического перевода Д.Легга в прошлом веке [255а] необходимо назвать наиболее известный перевод немецкого синолога Р.Вильгельма [317], переложенный позже на английский [169]. Есть и русский перевод Ю.К.Щуцкого [97].
Как и «Шицзин», «Ицзин» — типично древнекитайский конфуцианский канон, созданный по стандартам, выработанным при рождении «Шуцзина». Если в поэтике «Шицзина» почти нет места мифу и мифологии (она либо была отброшена при отборе и редактуре либо переработана, историзована в соответствии с конфуцианским стандартом), то в «Ицзине» до предела мало мистики и иррационального, столь характерных для ман-тических пособий у любого народа, в любой стране мира. Поэтика «Шицзина», мантика «Ицзина», равно как и информация документов «Шуцзина», трезво-практичны, рационалистичны, дидактичны. Правда, в формулах «Ицзина» можно уловить элементы мистической символики, окутанной ассоциативно-коррелятивными связями и усиленной противостоянием двух полярных начал в комбинаторике. В этом смысле он мог бы считаться предтечей оппозиционного конфуцианству даосизма. Но «Ицзин» справедливо включен в конфуцианский канон, ибо, несмотря на мантическую символику и элементы мистики, он действительно является сочинением конфуцианского толка.
Трактаты древнекитайских мыслителей
В отличие от ранних канонических сочинений с их неопределенным авторством, многослойностью текста и явно длительным временем формирования и комплектования трактаты — совершенно иной тип письменного памятника. Они представляют собой прежде всего авторский текст, т.е. сочинение, написанное тем или иным известным мыслителем либо политическим деятелем, реформатором — вне зависимости от того, сам автор придал сочинению известную нам ныне форму или это сделали за него его ученики и последователи. Трактаты — сочинения достаточно абстрактного содержания, философского характера. В них обычно отражены основные идеи той или иной школы мысли. А так как эти школы формировались в древнем Китае достаточно поздно, преимущественно во второй половине I тысячелетия до н.э., то соответственно датируются и тексты.
При историографическом и историко-философском анализе сочинения, о которых идет речь, чаще всего группируют, как упоминалось, по школам. Но в нашем случае удобнее применить уже использованный хронологическо-тематический подход. Трактатов достаточно много, и не все из них заслуживают подробного рассмотрения. Но о важнейших необходимо сказать достаточно полно. Собраны они в академическом издании «Чжуцзы цзичэн» («Собрание сочинений мыслителей»), изданном в восьми томах в Пекине в 1956 г. и снабженном необходимыми комментариями. Почти каждый из текстов переведен на европейские языки, многие неоднократно. Существует огромное число посвященных им специальных исследований.
«Луньюй», сборник изречений и бесед Конфуция, справедливо считается первым из трактатов — и по времени составления, и по значению (см. [121]). Записан текст был после смерти философа, примерно в конце V в. до н.э., причем скорей даже не близкими учениками, а учениками его учеников, как то предположил еще в прошлом веке переводивший «Луньюй» на английский ДЛегг [255, т. 1, с. 15]. Другой очень авторитетный переводчик и исследователь текста этого трактата, А.Уэйли, полагал даже, что считать идеи и изречения «Луньюя» принадлежащими самому Конфуцию можно лишь условно [303, с. 25]. Видимо, подобное мнение чересчур категорично. Но стоит напомнить, что даже во времена Мэн-цзы, полтора века спустя после Конфуция, еще не было строго устоявшейся версии текста: цитаты Конфуция в устах Мэн-цзы не всеща совпадают с тем, что зафиксировано в «Луньюе». Однако при всех необходимых оговорках важно заметить, что если древние тексты сохранили что-то реальное о Конфуции (позже его фигура была идеализирована и появилась масса апокрифов, не говоря уже о интерполяциях в серьезных, полемизирующих с идеями Конфуция текстах, о сфабрикованных псевдофактах), то эту реальность можно найти только и именно в «Луньюе».