Страница 5 из 117
Одной из важнейших проблем является также вопрос о подлинности изделия и соответственно надписи. Дело в том, что раритеты, и в частности древние бронзовые изделия, в Китае всегда высоко ценились и очень дорого стоили, составляя украшение императорских и богатых частных коллекций. Естественно, что это рождало индустрию подделок. Подделки могли быть весьма искусными, по отношению к сегодняшнему дню очень древними, так что факт нахождения того или иного изделия в почтенной коллекции на протяжении веков и даже факт находки изделия при современных раскопках ни в коей мере сам по себе не является гарантией его подлинности. Впрочем, специалисты на протяжении долгого времени вырабатывали свою методику определения подлинности изделия и текста, так что сегодня это уже почти не проблема.
Есть и еще один заслуживающий внимания аспект вопроса о подлинности: по меньшей мере часть подделок могла быть точной копией реально существовавшего, но исчезнувшего или погибшего по той либо иной причине древнего изделия и соответственно надписи, что в конечном счете тоже должно быть принято во внимание.
Тематика надписей на западночжоуских изделиях из бронзы весьма разнообразна и — как и в случае с шанскими бронзами — не имеет, как правило, ничего общего с государственными ритуалами типа шанских. Это не значит, что надписи на бронзе чжоуского времени вовсе лишены ритуально-сакрального содержания. Напротив, многие из них, будучи чем-то вроде инвеституры либо, как полагает В.М.Крюков, имея характер ритуального дара (см. [52]), отражали именно ритуально-сакральные связи между правителем и его вассалами, приближенными, слугами.
Но повествовательный характер заложенной в тексте информации, даже если речь идет о служении владельца изделия с надписью правителю и об успешном выполнении поручения, весьма отличен хотя бы тем, что подается текст не от имени правителя-вана, не во имя интересов коллектива в целом и олицетворяющего его вана в частности, а как бы снизу, от имени награжденного заслуженного слуги, даже если сама запись идет в форме порой прямой цитаты («Дать такому-то то-то, тех-то и там-то»). Поэтому в надписях на чжоуской бронзе не встретишь рассуждений об охоте или о благосостоянии родни правителя, о снах или об урожае. Зато в них много перечислений заслуг и различного рода даров и пожалований, немало упоминаний о воинских успехах в том или ином походе, о назначениях и перемещениях по службе владельца сосуда с надписью, о спорах и тяжбах и т.п. Собственно, именно в этом и ценность чжоуских надписей, отражающих уже несколько иную эпоху, иное время, иное общество — по сравнению с Шан-Инь.
Разумеется, при всем том надпись на бронзовом изделии остается историческим документом особого рода. Из круга связанной с ним тематики выпадает все то, что было на уровне высшей политики. Мы не узнаем из надписей о событиях в доме вана или о различных связях вана, о его текущей политике — только косвенно, по упоминаниям о походах, заслугах, пожалованиях и перемещениях по службе кое-что становится известным. В надписях не нашло отражение и все то, что связано с низшим уровнем бытия, включая текущее производство, сельское хозяйство, организацию труда и быта людей и т.п. В этом отношении шанские гадательные надписи много полнее: там ван и его отношения с усопшими обожествленными предками-ди являют собой как бы фокус всей жизнедеятельности еще весьма простого социального организма. В Чжоу последний уже не тот, не то и государство.
Но зато об эпохе Чжоу мы можем судить не только по данным надписей, хотя это и наиболее достоверный, ценный, бесспорно аутентичный и никогда никем не искажавшийся первоисточник. О политике и о жизни общества мы можем судить по данным «Книги истории» и «Книги песен», где собраны ценные сведения, характеризующие жизнь правящей знати и простого народа. Но обе эти канонические книги, как и иные древнекитайские письменные памятники, принадлежат уже к иной категории источников, о которой следует вести речь особо.
Ранние сочинения канона («Шуцзин», «Шицзин», «Ицзин»)
Навыки составления небольших текстов — будь то гадательные надписи с краткой информацией высших сил, покойных предков и с апелляцией к ним, с просьбами о содействии или достаточно пространные надписи на раннечжоуских бронзах — сыграли свою роль в том, что с первых веков правления сменившей Шан династии Чжоу в древнем Китае стало уделяться большое внимание регулярной письменной фиксации событий, деяний и речей, т.е. приказов вана и советов либо рассуждений его приближенных. Шанские мастера записи текстов после крушения Шан передали свои навыки чжоусцам[2], а все возраставшие в начале эпохи Чжоу потребности текущей административной деятельности вызвали к жизни рутинную практику составления текущей документации, которая реализовалась усилиями перешедших на службу к чжоускому вану шанских грамотеев-чиновников и их преемников, чжоуских историографов-ши. Последние были чиновниками весьма высокого ранга и в буквальном смысле слова стояли рядом с ваном (слева и справа от него, как сказано в текстах). В их задачу входило строго фиксировать все наиболее значимое из сказанного, сделанного и вообще свершившегося в стране и при дворе. После развала централизованной администрации и возникновения полуавтономных уделов, а затем и практически независимых от центра самостоятельных царств и княжеств в каждом из них появились свои историографы- ши, отвечавшие за составление письменной документации, за хранение фиксированной в текстах информации о важнейших событиях и высказываниях.
Вот эти-то историографы- ши, которые со временем расширили круг своих обязанностей, включив в их число осмысление веками накопленной информации и интерпретацию ее, сбор по стране фольклорного материала - опять-таки с соответствующей его обработкой и трактовкой, - и являются подлинными авторами или авторами-составителями, первыми редакторами, даже редакторами-цензорами тех сборников, которые позже вошли в состав конфуцианских сочинений и были канонизированы. Первым из них по праву считается сборник документов «Шуцзин», книга исторических преданий (ее именуют также «Шаншу», что можно перевести как «Древние записи», т.е. документы из архивов, а также просто «Шу»).
История этого текста достаточно непроста. О том, в каком виде он существовал до уничтожения конфуцианских книг при Цинь Ши-хуанди, практически ничего не известно — существуют лишь отдельные цитаты из него в других древних книгах, прежде всего в трактатах философов. После уничтожения текст был восстановлен в версии цзинь-вэнь, а спустя несколько веков была предпринята его реконструкция и возникла версия гу-вэнь, претендовавшая, как упоминалось, на более глубокую древность и подлинность. Китайские ученые уже на протяжении ряда веков ставили эту вторую версию под сомнение, а методами современной науки в нашем столетии было убедительно доказано, что это подделка (см., в частности, [152, с. 114 - 135; 194, с. 447-449; 237, с. 49-53; 239; 240]).
Однако реально существуют обе версии, а версия гу-вэнь как более полная, состоящая из 50 глав, даже считается — из-за своей полноты — предпочтительной и включается в переиздания (см., в частности, текст «Шуцзина», изданный в полном «Тринадцатикнижии» — «Шисань цзин», 1957, т. 3—4). Следует отметить, что разница между версиями не столько в содержании глав, сколько в их числе. Аутентичными считаются 28 глав, которые и составляют ныне признанную подлинной версию цзинь-вэнь, тогда как в остальных главах практически невозможно отличить подлинную фактическую первооснову от ее более поздней конфуцианской идеализации и переинтерпретации, а порой — и прямой фальсификации. Но поскольку даже в фальсифицированном виде текст заслуживает внимания — не говоря уже о том, что он вошел в традиционную историографию и в его полном виде на протяжении многих веков буквально выучивался наизусть миллионами китайцев, — неудивительно, что он издается целиком, т.е. практически в версии гу-вэнь (см. [155]). Этому способствует и тот немаловажный факт, что именно в таком, полном виде текст известен и вне Китая: его первый и до сих пор остающийся классическим перевод на английский был сделан Д. Леггом свыше века назад [255, т. 3] (см. также [186]).
2
2 Сравнительно недавно обнаруженные при раскопках древней чжоуской столицы в районе Сиани гадательные кости с надписями типа шанских и с именем шанского вана свидетельствуют о том, что с практикой гаданий и записей на костях чжоусцы были знакомы и до крушения Шан. Неудивительно, что поеле победы чжоусцы легко восприняли основы шанской культуры, включая и письменность, составление информативной и иной документации. Самих шанцев и их государство в Чжоу после победы стали именовать иначе — иньцы, Инь.