Страница 2 из 20
В свете этих исторических событий становится понятным тяга новых поколений историков и публицистов русской эмиграции обобщить знания, разделить мифы и события реальные и установить, быть может, более значимые причины «февраля 1917-го». Отдельная линия книги, вынесенная в ее заголовок, – тема взаимоотношений начальника штаба главнокомандующего, Свиты Его Величества генерала от инфантерии М.В. Алексеева и Государя. Для этого важным представляется понимание значения и роли лиц Свиты, по Высочайшему указу зачислявшихся туда в качестве знака особой монаршей милости, а следовательно, и личного доверия Государя. Бесспорно, трудолюбивый и талантливый в штабной работе Алексеев имел на подобную привилегию все права, однако, по мнению автора, да и вообще объективно, именно он стал центральной фигурой грядущего государственного переворота, на котором сошлись многие, если не все, линии заговора.
Парадоксальность этого факта слишком очевидна, чтобы игнорировать ее по причине сравнительной «неизученности». Ближайшее в военном отношении лицо к Государю, человек, вышедший из самых низов народных, сделавший блестящую военную карьеру и осыпанный милостями своего монарха, стал главным распорядителем заговора. Книга Кобылина убедительно показывает, как генерал-адъютант в иных случаях умело педалировал события, изолируя сторонников Государя, мобилизуя своих единомышленников и все более, говоря образно, затягивая петлю на шее монарха.
Делал ли он это по каким-то ему лишь ведомым побуждениям, находился ли в ослеплении, был ли просто марионеткой в руках «мировой закулисы» – вот круг вопросов, на которые автор отвечает на страницах своей книги, предоставляя время от времени слово самым активным участникам переворота и современникам февральской трагедии. Надо отметить, что многие из них, находясь уже в эмиграции, поразительно простодушно признавались в собственных преступлениях, даже не осознавая смысла свершенного ими поступка. На это нередко обращает внимание и автор, в отступлениях от прямой речи участников дающий собственную оценку их дел, что порой бывает даже излишне, ибо слишком очевидными выглядят эти поздние признания и прозрения отступников. По ходу чтения книги становится все более понятной внутренняя и внешняя политическая обстановка тех лет, и все же авторские обобщения придают описательной части некоторую завершенность.
Мемуары и «прямая речь» участников и свидетелей выступают в книге мозаичным историческим полотном, на фоне которого разворачивается поистине Евангельская фабула взаимоотношений Преданного и Предающего. История, столь роковым образом время от времени повторяющаяся в России.
Одна мысль, невольным образом возникающая в ходе прочтения книги Кобылина, кажется особенно важной. Никакие, пусть в отдельных случаях, самые злостные устремления отдельных должностных лиц Империи не имели бы и малейшего шанса на успех, не выступи они единым фронтом под руководством умного и злого гения в лице начальника штаба Верховного главнокомандующего, сложившего и доведшего ситуацию вокруг отречения до ее практического воплощения.
Роль генерал-адъютанта Алексеева в трагедии «февраля 1917 года» перечеркивает его усилия по борьбе с большевизмом, и блестящие организаторские таланты по структурному оформлению и финансированию белой армии на ее начальном этапе – явствует из книги. В заключение Кобылин приводит даже ссылку на воспоминания одного из начальников штаба Марковского полка, Баттенбиндера, который из уст начальника дивизии генерала Тимановского слышал свидетельство о позднем раскаянии и прозрении генерала Алексеева, произнесенном вслух в присутствии последнего незадолго до своей кончины.
Кстати сказать, генерал-адъютант Алексеев ненадолго пережил преданного им монарха, скончавшись на Юге России летом 1918 года от болезни почек. Другой активный заговорщик, генерал Рузский, был незадолго до того казнен большевиками на Северном Кавказе. Чуть позже, в 1919 году, от тифа умер еще один предавший Государя генерал-изменник – Н.И. Иванов.
И все же, несмотря на центральную линию повествования, задача автора простирается далее того, чтобы представить историю предательства лишь как эпизод фатального невезения Государя, в трудный момент подпавшего под демоническое влияние своего начальника штаба.
Кобылин дает и недвусмысленную оценку действий родственников Государя в те дни, подчеркивая, что измена получила твердую почву и в великокняжеской среде, призванной, как и Церковь, быть опорой императорского служения.
Автор вспоминает один из самых хрестоматийных примеров, превосходно характеризующих ситуацию, сложившуюся в высших слоях общества. Напомним читателю суть его вкратце. 1 марта в 4 часа 15 минут дня в Таврический дворец приехал Великий князь Кирилл Владимирович. Великого князя сопровождали адмирал, командующий гвардейским экипажем, и эскорт из нижних чинов гвардейского экипажа. Великий князь прошел в Екатерининский зал, куда уже был вызван председатель Государственной Думы М.В. Родзянко. Обратившись к председателю Думы, Великий князь Кирилл Владимирович заявил: «Имею честь явиться к вашему превосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий и теперь могу заявить, что весь гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Думы». Слова Великого князя потонули в криках «ура». М.В. Родзянко поблагодарил Великого князя и, обратившись к окружающим его солдатам Гвардейского экипажа, сказал: «Я очень рад, господа, словам Великого князя. Я верил, что гвардейский экипаж, как и все остальные войска, в полном порядке выполнит свой долг, поможет справиться с общим врагом и выведет Россию на путь победы». Слова председателя Государственной Думы, как свидетельствуют очевидцы, были также покрыты криками «ура». Затем М.В. Родзянко, обратившись к Великому князю, спросил, угодно ли ему будет оставаться в Думе. Великий князь ответил, что к Государственной Думе приближается гвардейский экипаж в полном составе и что он хочет представить его председателю Думы. «В таком случае, – заявил М.В. Родзянко, – когда я вам понадоблюсь, вы меня вызовете». После этого М.В. Родзянко возвратился в свой кабинет. Ввиду того что все помещения Думы заняты, представители комитета петроградских журналистов предложили Великому князю пройти в их комнату. Вместе с Великим князем в комнату журналистов прошли адмирал гвардейского экипажа и адъютант Великого князя.
Хроника была повторена слово в слово и в дневном выпуске «Биржевых ведомостей». Похожее сообщение об этом возмутительном поступке поместило в начале марта большинство российских газет с незначительными разночтениями во второстепенных деталях. Опровержений со стороны Великого князя Кирилла Владимировича или же других участников этого события не последовало ни в те дни, ни когда-либо позже.
Факт подтверждается и собственноручной телеграммой Великого князя Кирилла Владимировича к своему дяде Великому князю Павлу Александровичу, отправленной еще до отречения Государя: «2-го марта 1917 года. Дорогой дядя Павел! Относительно вопроса, который тебя беспокоит, до меня дошли одни слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы, работает ясно и единомысленно с нашим семейством, он прячется и только сообщается секретно с Родзянкой. Я был все эти тяжелые дни совершенно один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и Родиной, спасая положение, признавая новое правительство. Обнимаю. Кирилл».
Лицемерные слова об ответственности перед Государем и Родиной, оправдание своих преступных действий тем, что он якобы «спасал положение» – типичны для Великого князя Кирилла Владимировича. Но вот как эти действия оценивает другой участник позорного акта – М.В. Родзянко, приложивший столько усилий к совершению переворота в России. В своих воспоминаниях он по этому поводу пишет: «Прибытие Члена Императорского Дома с красным бантом на груди во главе вверенной его командованию части войск знаменовало собой явное нарушение присяги Государю Императору…»