Страница 45 из 53
Но еще старшины не привели в порядок полков, еще не вскрикнул Сомко: рушай! А уже полк Нежинский и двинулся из лагеря.
— Э, Васюта не привык слушать старших! сказал Сомко. Ну, ничего, пускай он ударит первый, а мы поддержим его.
Как в это время прискакал на коне сам Васюта: — Беда, пане гетмане! Вот когда наконец мы сели!
— Что? Как?
— Теперь-то у нас кобыла порох съела! Не я уже полковник Нежинский, а Гвинтовка. Посмотри, вон он над казаками перначом посвечивает!
За Васютою прибежало еще несколько старшин нежинских.
— Пропало дело! кричит сотник Гордий Костомара. Без Нежинского полка всё равно, что без правой руки!
Еще Сомко не решился, что предпринять ему в такую трудную минуту, как сотни Нежинского полка подъехали к толпе Бруховецкого, — а Бруховецкий стоял посреди своих на столе под войсковым знаменем и бунчуком, — наклоняли одна за другою сотенные хоругви и, возвратясь назад, начали грабить возы полковников и старшин, оставшихся верными Сомку.
Между тем на другой стороне лагеря произошло также волнение.
— Какого чёрта будем ждать? кричали казаки. Разве того, чтоб саблею взяли нас с безбулавным нашим гетманом?
И каждая сотня, схватив свое знамя, выступала на поклон Бруховецкому.
Тогда Сомко, видя, что все расстроилось, поскакал с небольшим числом старшины к царскому шатру, к князю Гагину. Входит в шатер, — Бруховецкий уже там. Князь поздравляет его с гетманством и вручает ему царские подарки. Бруховецкого окружают Вуяхевич и множество бывших сторонников Сомка с толпою запорожцев.
— Га-га! вскрикнул счастливый соперник, заметивши Сомка, вот какая рыба поймалась! Что ты теперь, вельможный безбулавный гетман, нам скажешь?
Но Сомко, ничего не слушая, обратился к князю:
— Князь! сказал он громким и смелым голосом, как будто вел за собою десять полков, разве на то тебя царь послал в Украину, чтоб ты потворствовал запорожским бунтовщикам!
Князь был поражен внезапным появлением Сомка и его старшин. Он еще не опомнился от своего испуга и думал, что опять начнется между противными сторонами кровавая схватка. Он привёл с собою сильный отряд пехоты, но ни он сам, ни его подчиненные, не знали, как употребить ее в дело при тако страшном замешательстве. Московская рать стояла под ружьем, как оцепенелая, не понимая, что вокруг неё делается и ожидая с каждой минутою нападения от казаков.
— Зачем же ты привел из Москвы на наш хлеб войско, продолжал Сомко, когда оно стоит без всякого движения? Дай мне воеводскую свою палицу, я поведу его на защиту от черни лагеря!
Князь совершенно потерялся и только переступал с ноги на ногу. Но тут поддержал его Бруховецкий.
— Властью моею гетманскою, сказал он, запрещаю тебе, князь, вмешиваться в войсковые наши дела! Казаки сами себе судьи: два с третьим делают, что им угодно. А возьмите, паны-братцы, этого бунтовщика да бросьте в темницу.
— Так нет ни в ком правды, сказал Сомко, ни в своих, ни в чужих?
А Бруховецкий ему:
— Есть в свете правда, пане Сомко, и она покарала тебя за твою гордость. Возьмите его, братчики, да закуйте в цепи.
— Пане гетмане! сказали тогда Сомку, окружив его, старшины, лучше нам положить здесь всем головы, нежели отдать тебя врагу на поругание!
Заплакал Сомко в ответ на это предложение и сказал:
— Братцы мои! Стоит ли думать теперь о моем поругании, когда злой враг мой наругался над честью и славою отчизны! Пропадай сабля! Пропадай и голова! Прощай, несчастная Украина!
И, вынув из золотых ножен саблю, бросил ее на землю. Все друзья его сделали то же. Горько заплакали некоторые из них и сказали:
— Боже правосудный! Пусть наши слезы падут на голову нашему губителю!
Возвеселился тогда Бруховецкий; тотчас велел взять под стражу Сомка, Васюту, полковников черниговского Силича, лубенского Засядку и всех бывших при них старшин, а Вуяхевичу приказал писать в Москву донесение, что будто бы Сомко с своими приверженцами бунтовал против царя народ, хотел восстановить Гадячские пункты и вызывал Орду в Украину.
Князь Гагин тоже хлопотал, как бы не дошло до царя, что он содействовал Бруховецкому в его кознях против Сомка. Для этого он описал царю Сомка и его приверженцев самыми черными красками, а о Бруховецком донес, что он «хоть не учен, да умен и ужесть как вороват и исправен. Посадивши его на границах, можно спать в Москве без торопливости».
Пока войсковая канцелярия и московские дьяки занимались составлением бумаг, князь повел Бруховецкого и его старшину в соборную нежинскую церковь к присяге; а после присяги новый гетман пригласил князя и его свиту к себе на обед, в дом к бургомистру Колодею. Там мещане приготовили богатый пир Бруховецкому и его старшинам.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Ой ідуть наші запорожці,
Аж риплять сап’янці...
Да лежять, лежять паны в кармазинах
По два й по три в ямці.
Ой як крикнуть полковники
На сотників грізно:
«Ой не тратьте, вражі сыны,
Козацького війська!»
— «Ой раді б ми не тратити —
Не можна спинити:
Наважились вражі сыны
Й ноги не пустити.
Отвязавшись от запорожцев, Черевань на силу перевел дух, от усталости и волнения.
— Бгат Василь! сказал он, давай мне скорее коня. Чёрт возьми эту раду! Вот не в добрый час надоумило меня ехать с этим бешеным Шрамом!
Василь Невольник отправился за конями, но кругом происходила такая суматоха, что он совсем потерялся и, подобно щепке на волнах, был увлекаем то в одну, то в другую сторону. Долго ждал его Черевань, а тут буря становится все сильнее и сильнее, со всех сторон его теснят, толкают; пот катится с него градом.
— Где это нечистый подел моего Василя! говорил он в досаде. Бгатику Петрусь, не оставляй хоть ты меня. Ой, когда б мне добраться по живу, по здорову в свое Хмарище! Созывай тогда себе раду, кто хочет!
Когда ж провозгласили запорожцы Бруховецкого гетманом, толпа тотчас сделалась тише. Сперва Гвинтовка отвел своих единомышленников к лагерю, потом отошли туда и другие полки Сомковы. Только запорожцы шумели и волновались вокруг гетманского стола, как злые осы вокруг гнезда своего, да поселяне гудели по всему полю, как трутни. С полчаса никто из этой сволочи не знал, что делается перед их глазами в казацком войске. Поклон сотен Сомковых Бруховецкому показался им началом сражения, и многие постарались заблаговременно обезопасить себя бегством. Только когда двинулся Бруховецкий с князем и со всеми московскими и казацкими силами в Нежин, по всему полю раздались восклицания черни:
— Хвала Богу! Хвала Богу! Нет теперь ни пана, ни мужика, нет ни убогих, ни богатых! Все заживем в довольстве!
— Что ж, братцы? говорили иные, пойдемте панским добром делиться. Теперь панов полон город.
— Э, будет еще время погулять по городу! Вон казаки в Сомковом таборе хозяйничают. У Сомковой старшины, говорят, полны возы одних кармазинов.
— Ну, кто куда хочет. Везде будет обо что погреть руки.
И одна часть алчного на добычу сброду толпами бросилась к городу, а другая к Сомкову табору. Поле однакож не опустело. Многие, в упоении радости, позабыли о добыче, которою приманил их сюда Бруховецкий, и, наняв музыкантов, водились с танцами по всему полю. Веселость их в такую смутную годину, звон музыки, топот танцев и радостные припевы заставляли Петра и Череваня еще сильнее чувствовать горесть. Они одни были здесь свободны от чар, которыми упоил Бруховецкий казаков, мещан и мужиков; они с нетерпением желали выпутаться из этого омута, и только ждали, пока Василь Невольник возвратится с лошадьми.
Не прошло полчаса, как валят опять толпы народу со стороны города, а навстречу им другие, со стороны лагеря.
— Куда вы? спрашивают.
— А вы куда?