Прыщ

— Да ну что ты!.. что ты, дядя Демьян…! я ж ничего худого…

Бздынь. Пощёчина прилетела с другой стороны. Щёчки у меня горят теперь симметрично. Я, вообще-то, любитель порядка и, соответственно, симметрии. Но… может, я так на боку и останусь? Нафига мне на ровный киль возвращаться?

«Сидеть на попе ровно» — фольклорный синоним спокойной жизни. А тут — как сяду ровно, так мне по морде…

— Я тебе не дядя Демьян, а господин главный княжий кравчий. Понял?

— Так точно!

Помолчал, покрутил носом, раздраженно глядя на меня. Здесь так не говорят, но смысл понятен. Соображает: нет ли в моём ответе издёвки?

Дядя, вся твоя жизнь, с моей точки зрения, издёвка над здравым смыслом: рисковать жизнью, мучить других, напрягать себя… ради госбезопасности удельного княжества…

Я ещё могу понять «этническое рвачество, именуемое патриотизмом». Но тут-то этнос — один, древнерусский. С кем нынче воюем? С полоцкими, новгородскими, суздальскими? Кого, по твоей больной легенде я должен закладывать? В связях с кем, «порочащих честь и достоинство», должен признаваться? Великолуцкими? Верхневолоцкими? Мухосранскими?

— Беда у тебя. И у всего семейства Рябины. Племяш твой, Ольбегом, вроде, звать — нынче утром пропал. Поехал, стало быть, с матушкой, с сестрицей твоей, в гости, вышел во двор поиграть. И пропал. Аким твой сразу к Боняте кинулся. Теперь земские ищут, землю роют. Мне в это дело лезть… не с руки. Там — город, тысяцкий, его люди. Но — могу. А могу — и нет.

С-с-сука… Захват заложника. Ольбег же ещё ребёнок! Он же во всех наших игрищах… С-с-с…спокойно.

Твои, Ванечка, «паутинки» в ткани этого мира — не только «точка опоры», но и «поводки». За любой — можно тебя дёрнуть. Чтобы ты побежал в нужном направлении. Лошадям удилами рвут губы, людям — души. А уж как поводья ухватить… чисто дело техники.

У Марьяши после приезда в Смоленск пошла «бурная светская жизнь»: она постоянно катается с визитами по своим старым и новым подругам. Сына берёт с собой. По сути: чтобы похвастать. Сын-подросток — основание для гордости его матери. Просто фактом существования — от трети детей умирает до 5 лет. «А вот я — здорового выродила, живёт пока».

Мальчишке скучно сидеть на женской половине, слушать бабий трёп. Если в доме есть ребёнок примерно такого же возраста и социального статуса — их отпускают поиграть во двор. Где-то в таком дворе его и прибрали. Лишь бы был живой…

— Он живой?

Демьян сделал возмущённое лицо. Типа: а я-то откуда знаю?! Потом пожал плечами. Типа: откуда я знаю? Смысл тот же, но без возмущения от подозрений. Потом — просто кивнул. И вперился в меня.

Спокойно, Ваня. Сперва — дела, потом — эмоции. «Делу время — потехе час» — русская народная мудрость.

Вот тогда и будет… веселье с потехой. А пока… «Блягородным чуйствам» место дома на диванчике. В теплом, чистом и светлом месте.

— И?

— Баш на баш. Чтобы племяшу твоему по земельке хаживати — иному дитятке надо… царство божье потаптывати.

С-с-с… спокойно! Как сказал Конфуций: «Знать и не размышлять — глупо. Размышлять, не зная — смертельно опасно». У меня смертельно опасного — по самые ноздри. Попробуем приподняться хотя бы до уровня конфуцианской глупости.

— Кого, где, когда? И — почему?

О, последнее его удивило! Аж бровь изволили-с приподнять.

— Вона как… Знать, значиться, хочешь… Ну-ну… Слушай сказочку: есть во славном граде Смоленске тысяцкий, Бонята Терпилич. Давно уже тысяцким сидит, ещё прежде вокняжения князя Романа. Когда князь Ростислав в Киев уходил — его здесь оставлял. Над земством главным. Велел князю Роману советов Боняты слушаться, и жить обоим в мире и согласии. Мда… Не случилось. Между тысяцким Бонятой, князем Романом и епископом Мануилом Кастратом… не одна кошка — целое стадо туда-сюда бегает. Князь с епископом — в одну дуду дудят, а тысяцкий… в лад не попадает.

Демьян уселся поудобнее. Похоже, ему самому нужно было высказаться, услышать свой голос, ощутить правильность решения. Чем-то похоже на ту лекцию, которую он читал перед моим походом на Вержавского посадника.

— У Боняты вторая жена — молодая. Года три-четыре тому сошлась она с Давидом-Попрыгунчиком, с четвёртым сыном Ростислава, князю Роману — младшим братом.

Та-ак. Удивительно, но тут я в теме: в первый раз, когда попал в Смоленск, три с половиной года назад, мы с Николаем пытались продать на княжьем дворе его камку.

Я тогда отстал: засиделся в сортире. Потом бродил по теремам и в одном из покоев нарвался на картинку: стол, опрокинутая на нем на спинку женщина с высоко задранными ногами, и молодой парень у неё между ног исполняет характерные возвратно-поступательные движения. Дама меня заметила, ахнула. Парень рванул ко мне, но со спущенными штанами — не догнал. Мы с ним немножко побегали по терему, он хорошо попал лбом в бревенчатую стену. Грохоту было… Повылезали посторонние морды, я спрятался у княжны Елены под кроватью… Ну… и много чего из этого получилось. Она тогда ещё про него говорила:

— Братец мой. Кобель блудливый. Сколько ему было говорено, что б он на ту раскладушку не залазил.

Та «раскладушка» — жена тысяцкого. Что-то рогатое было вышито у неё по подолу, а у Боняты голова лося — типа тамги. Видать, давно предвидел, что у него рога вырастут.

Но Демьяну что-то не смешно насчёт тысяцкого-рогоносца.

— Два с небольшим года назад его жена родила мальчика. Кумушки по городу щебечут, что не от мужа старого, а от князя молодого. Окрестили Федором. Как раз в те поры, когда через Смоленск Евфросиния Полоцкая проходила. А мирское имя дитяте дали — Судислав.

Оп-па… Я снова в курсе: тогда тоже в городе был. Варвару… потерял. Сохрани, господи, душу светлую. Жизнь за меня положившую. Сколь живу — не забуду. Скольким я уже здесь должен… «паутинкам» моим…

А про этого мальчика я помню. Случайно мимо пробегал.

Мы тогда сунулись в Мономахов собор: посмотреть — как бы спереть крест Евфросинии Полоцкой с частицей Креста Животворящего. На крыльце храма нам навстречу попалась группа женщин. Впереди шла важная, довольно молодая боярыня, следом нянька на руках несла замотанного ребёнка. Что-то обратило внимание… Уже вслед понял: знакомый рогатый орнамент по подолу платья. Спросил у своих спутников:

— Кто это?

— А, дык… господина тысяцкого жёнка. Родила по весне. Судиславом нарекли. Вот, младенца свого приносила святынь коснуться.

Тогда я и узнал: кого в прошлом году братец княжны Елены Ростиславовны — князь Давид-Попрыгунчик по столу раскладывал, да чем тот пасьянс закончился.

Нового я пока не услышал. А вот Демьян как-то странно на меня смотрит. Будто я чего-то очевидного не понял. Из — «ну это же все знают!».

— И что?

— Имя. Судислав.

Ну и что? Имя как имя. Не из распространённых, но и не уникальное. Бывали уже на «Святой Руси» судиславы… Стоп.

В моё время личное имя — личное дело человека. Здесь… В средневековье каждая благородная семья имеет свои правила наследования имён из своего семейного набора: «Петька» невозможен ни среди Меровингов, ни среди Тюдоров. В «Святой Руси» окончание «-слав» свойственно, обычно, княжеским мирским именам. Среди рюриковичей Судислав был только один — самый младший сын Владимира Крестителя.

Человек с очень несчастливой судьбой. Был поставлен Крестителем князем во Псков. Похоже, для ослабления сцепившегося к этому времени с отцом, сидевшего в Новгороде Ярослава Мудрого. Административно-территориальная единица — «Земля Новогородская» делилась, таким образом, на два княжества. Участия в междоусобице не принимал, сидел тихо. Но — не помогло. Едва главный противник Ярослава Мудрого волей божьей помре, как Мудрый провёл «зачистку».

Карамзин пишет: «Великий Князь, обманутый клеветниками, заключил в Пскове Судислава, меньшего своего брата».