Отвага

Плановые занятия кончились, и я сидел дома — по-моему, читал. Нагорный тоже был дома и, как всегда, валялся на койке. Он вообще последние дни ходил мрачный и неразговорчивый.

Когда завыла сирена — мне показалось, что это ветер. Сильный порыв метельного ветра.

— Ревун! — зло сказал Нагорный. — Что и требовалось доказать!

Мы вылетели из нашего домика буквально через минуту. Волна холодного, с колючим снегом, ветра ударила в лицо и сразу перехватила дыхание. Кругом мельтешила бело-серая муть, в которой как чьи-то жуткие глаза (до сих пор их вижу!) желтели тускло светящиеся редкие уличные фонари, кедры гудели, иногда слышался скрип снега под ногами — и все это перекрывал ледяной вой сирены.

Бежать нам было недалеко. Я успел подумать, что если придется работать по настоящим целям, будет еще «та» работенка — сорок потов сойдет, а нашей вычислительной и наводящей электронике придется выдержать немалые перегрузки, учитывая ветер, мороз, снегопад…

По батарее дежурил Кривожихин, и, явившись в расположение и заняв место согласно боевому расчету, я уже через несколько секунд знал от моего замкомвзвода, что сверху поступила команда «отбой — поход».

Это была сокрушительная новость, потому что по такой команде дивизион должен был сняться и, совершив марш, занять запасную позицию. Разведка потенциального противника так или иначе может установить хотя бы примерную дислокацию средств нашей противовоздушной обороны на некий данный момент, и враг может нанести первый удар по разведанным средствам ПВО, чтобы облегчить «работу» своих стратегических бомбардировщиков. Следовательно, если будет получено предупреждение о готовящемся нападении, то нужно будет попробовать вывести из-под вероятного удара агрессора если не все, то как можно большее количество наших зенитных средств… Эти мои рассуждения наверняка выглядят дилетантски и наивно. Но я в те минуты представлял себе дело именно так.

А в общем-то раздумывать было некогда и нечего: команда поступила, и ее надлежало выполнять.

Значит, «отбой — поход». В такую погоду! Через тайгу?! Конечно, есть подготовленные просеки, подъездные пути — дивизион не сидит на своей основной позиции, как в мышеловке. Но ведь — зима! Уже четвертый месяц у нас тут зима. Как мы пробьемся к шоссе?

Позиция сейчас выглядела так, как она и должна была выглядеть во время выполнения полученной команды.

В снежной мгле, в которой не было видно ни одного огонька, изредка сигналя, гудели моторами тягачи и транспортно-заряжающие машины. Расчеты снимали маскировочные сетки, сматывали силовые кабели. Лиц, конечно, не разобрать, только смутные фигуры в ушанках и шинелях, иногда неразборчивые голоса, раздраженные, отрывистые команды… Лялько поблизости нигде не было — скорее всего его уже вызвали на КП дивизиона за получением задачи.

Меня немножечко познабливало — и от холода, и, наверно, от этой неожиданной встряски. Такая ночь была в моей службе первой.

Мое место по маршевому расчету было в кабине одной из транспортно-заряжающих машин, и когда колонна вытянулась, а из головы ее световым сигналом скомандовали: «Заводи!» — я сел на пружинистое сиденье рядом с водителем и теперь не видел ничего, кроме кузова идущей впереди машины да темной, приведенной снегом стены леса по обеим сторонам просеки.

Мы тронулись, прошли через КПП и сразу же свернули вправо. Офицерский городок с его маленькими затемненными коттеджами остался тоже справа за деревьями, и мне показалось, что я вижу, как на его единственной, заваленной снегом улице, на крылечках и около калиток, провожая нас, стоят офицерские жены… Сколько они за эту ночь передумают! Они знают только, что нас подняли по тревоге и куда-то выводят. А куда? Зачем? Надолго? А вдруг это настоящая война — она уже началась, где-то уже рвутся атомные бомбы. Правда, она еще не докатилась сюда, эта внезапно начавшаяся январской ночью война, но какое это имеет значение! Нет, они не уснут сегодня, терпеливые, всегда ждущие офицерские жены. А Рина? Смогла бы она?

Я приказал себе не думать сейчас о ней — я не мог позволить себе расслабиться. Я стал представлять, как движется лесной дорогой наш дивизион, растянувшийся в длинную и внушительную колонну. Идут спецмашины КП и станций, транспортно-заряжающие, неуклюжие машины техобслуживания и энергоблока… А ведь нас могут вывести и не на шоссе — нас могут вывести и на реку, там, рассказывают, чуть ли не шесть месяцев в году функционирует ледовая дорога. Так называемый зимник. На той самой реке, по которой мы с майором Колодяжным добирались в наш дивизион.

Просека была расчищена — впереди наверняка шли бульдозеры и грейдеры, разваливая в стороны снег. Конечно, это было не идеальное шоссе, наша машина частенько вздрагивала и переваливалась на выбоинах, на невыкорчеванных, притаившихся в снегу пнях, но пробок и вынужденных остановок колонны не было.

Нас вывели не на реку, а на шоссе. На повороте можно было какое-то время наблюдать всю колонну дивизиона, выползающую на расчищенный, но все же покрытый тонким ледком асфальт. Тут ходили и автобусы и грузовики, и шоссе в некоторых местах, на поворотах, было посыпано песком — сейчас, в темноте, асфальт казался черным.

Если исходить из времени и скорости машин, по этому шоссе мы проехали километров тридцать и потом опять свернули на таежную просеку. Здесь на повороте стояли укутанные в тулупы, как деды-морозы, регулировщики. Наконец-то они дождались — еще немного, и их подберет следующая в конце колонны специальная машина.

По тайге дивизион шел долго. Лишь часа через два с головной машины светом передали команду: «Стой!»

Мы развернулись, и той же ночью началась самая обыкновенная, привычная для нас работа. Только — в особых условиях. Нам дали немного отдохнуть и почти сразу же, не прошло и часу, подняли. Начал ревун, а потом была включена звуковая имитация бомбежки и пикирования самолетов противника — надо полагать, что по вводной на нас в это время обрушилось не менее эскадрильи реактивных истребителей-бомбардировщиков. Такие звуки я слышал только в фильмах о войне. Но там были цветочки по сравнению с тем, что было в эту ночь у нас. Временами казалось, что не выдержат, лопнут барабанные перепонки: свистящий рев реактивных двигателей, визг бомб, грохот тяжелых взрывов, опять рев, свист, грохот… Мы сидели в щелях и укрытиях, я не видел ничьих лиц и все время думал, справится ли с моими обязанностями Кривожихин, если я буду «выведен из строя». Но, как потом выяснилось, у нас в батарее серьезные потери понес только один расчет (не в моем взводе), налет «противника» кончился, и мы, устранив последствия бомбежки, взялись за свое дело.

Дивизион отражал массированный налет авиации «противника» на охраняемый объект, судя по темпу ведения огня — налет большой плотности, под прикрытием активных помех, с маневром по скорости и высоте. Что за цели мы «сбивали», я не знал: может быть, их задавал имитатор, а может, где-то по соседству были ночные полеты у всепогодных перехватчиков и наше командование скооперировалось с ними для совместных занятий, как нередко бывало и раньше. Истребители-бомбардировщики могли отрабатывать противозенитные маневры, а мы — свои специфические задачи. Все выяснится потом, на разборе, в вышестоящем штабе аккуратненько фиксируют наши успехи и наши промахи. Маршруты целей и другие данные отмечаются на планшетах, четко и безотказно работают приборы объективного контроля, так что тут, как говорится, «ни прибавить, ни убавить…».

На запасной позиции было не так метельно и ветрено, как на шоссе. Лес, огородивший поляну, где разместилась стартовая, принимал снежные залпы вьюги на себя. Но снегопад временами был такой, что возле пусковых установок, казалось мне, двигаются не номера расчетов, а какие-то привидения. Только слышались голоса: «Готов! Готов! Готов!»

Потом нам дали небольшую передышку, а до этой передышки на позиции ничего существенного и необычного не произошло. Я жалел, что непогода мешала мне повнимательней приглядеться к работе Касьянова и новичков из осеннего пополнения, которые уже овладели специальностью, и о том, что я впопыхах забыл дома секундомер и теперь не имел возможности прохронометрировать работу расчетов, хотя в конце концов не это было сейчас главное.