Отвага

— Чем? Веревкой?

— Нет. На нем была обротка.

— Что это такое?

— Ну, как уздечка, только без удил…

— Ясно.

Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление. Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.

— А калитка?

— Ворота заперла. На щеколду. Вся, ну буквально вся земля в следах копыт.

— Что он, мяч гонял по двору, что ли?

— Вечером я его пустила. Он ходил, все осматривался, обнюхивал. Как собачонка. А привязала его на ночь.

Я упорно продолжал разглядывать землю в лупу, хотя чувствовал, что это занятие становится глупым.

Пес, видимо, сильно линял. Весь двор был усыпан клочками рыже-серой собачьей шерсти.

— Когда пропал Маркиз?

— Не знаю. В начале четвертого будто кто-то подтолкнул меня. Я вскочила, глянула в окно. Еще было темно. Луна как раз освещала навес. И обмерла — нет Маркиза.

— А дальше?

— Ну, выскочила… Нет, и все.

— Подожди. Может быть, тебя разбудил скрип ворот, чьи-то шаги?

— Нет, нет! Было совершенно тихо.

— А ворота?

— Заперты.

— И ты сразу пошла на хутор?

Она глянула мне в глаза почти с ненавистью. Но я решил не отступать. В конце концов сейчас я находился при исполнении служебных обязанностей. Личные чувства надо было отмести.

— Почему ты пошла прежде всего в Крученый? Ты ведь пошла пешком. Среди ночи…

— Я не хочу ни перед кем отчитываться! Мне надоело, надоело! Все лезут, шушукаются…

Вот тебе и тихая Лариса! Передо мной стояла вся напружинившаяся рысь.

— Меня не интересуют никакие разговоры и сплетни, — сказал я как можно спокойнее и холоднее. — Сейчас я говорю только о фактах. Если кто и бросил какие-то подозрения на Сергея, то это прежде всего ты сама…

— Я подумала, что он подшутил надо мной… — Она умоляюще посмотрела на меня. — Ну бывает ведь такое? Могла я так подумать?

— Могла, — согласился я. — Он что, заходил вечером?

Она мотнула головой и резко ответила:

— Он сюда никогда не заходил. Бабка Настя строго-настрого приказала никого сюда не водить.

Я отвел глаза в сторону. И пошел к калитке, внимательно осматривая дорожку, ведущую к хате.

— Бабка Настя говорила, что собака беспокоилась.

Лариса махнула рукой:

— Дурной он, старый. На лягушек лает. Они ночью прыгают по двору. В погреб лезут.

— Сергей тебе что-нибудь говорил?.. Ну, насчет Маркиза?

Опять сузившиеся глаза.

— Нет. Маркиз его не интересовал.

Я потоптался на месте.

— Ладно. Пойду. Ты будешь дома?

— А что?

— Так, на всякий случай.

— Не бойся, не сбегу… Или тоже хочешь запереть меня в кабинете, как Митьку?

Ее слова обожгли меня. Но я промолчал.

Как бывает в жизни — дело прекращено, бумаги сложены в архив, а для людей оно еще живет в разговорах, в памяти…

Лариса повернула назад, в хату. Я, уже выйдя за калитку, почувствовал, что мои глаза что-то зафиксировали.

Вернулся во двор. Около дорожки, ведущей к крыльцу, валялся окурок самокрутки. Такие цигарки из местного самосада курят многие станичники.

Я осторожно поднял окурок с земли, аккуратно положил его в кулечек из чистой бумаги.

Уже в кабинете, пряча улику в сейф, я подумал о том, что осмотр надо было производить с понятыми. Это было упущением. Серьезным упущением.

Что же дальше? Искать Чаву? А кто такой Вася, что был с ним? Сплошные загадки.

Я проехал километров пять, прежде чем понял совершеннейшую глупость своего поведения.

Какой дурак погонит Маркиза по дороге, когда вокруг вольная степь? Шуруй себе напрямик в любую сторону через серебристые волны, уходящие к горизонту на юг, на север, на запад и на восток…

Воротившись в Бахмачеевскую, я заехал домой к секретарю партбюро. Это надо было сделать в первую очередь, узнать, что свело с Нассоновым трех приезжих, среди которых находился и Вася.

Услышав о случившемся, Павел Кузьмич покачал головой.

— Вот так штука! Я всегда говорил Петровичу, что хитростью никогда не возьмешь… Боком выйдет. А он крутил с этими приезжими. Вот штука! Понимаешь, они ему предлагали за Маркиза полуторагодовалого бычка и кобылу.

— Как за Маркиза? — удивился я. — Нассонов же на него ставку делает.

— Сперва председатель хотел отдать Маркиза в табун. Жеребец никому не поддавался — и все тут. У Петровича на всю жизнь памятка на плече. Здорово куснул. Если бы не Лариса, бегать бы сейчас Маркизу в степи.

— Подождите. Когда они сговаривались с Геннадием Петровичем: до того, как он решил выставить Маркиза на скачки или после?

— То-то и оно, что все это в одно время решалось. Арефа стоял на том, что конь первостатейный. Тут Лариса подвернулась. Эти трое в другой раз приезжают. Ну, Петрович стал крутить. Сказал мне: не Маркиза, так другого коня можно предложить. Короче хитрил, А бычок у них породистый. Хороший бычок. Может быть, они и столковались бы. Не на Маркиза, предположим, на другого коня. Отмочили они, брат, такую штуку, что Нассонов их погнал. Привели бычка и кобылу. С виду кобыла как кобыла. Резвая. Дюже резвая. На месте не стоит, танцует. Они-то, приезжие, думали — раз-два и обтяпали! Жаль, конечно, что Арефы в это время не было. Брата он уехал хоронить. Штука какая: брат у него младше, а помер. Вот что творится. Младшие теперь раньше уходят. Кабы знать, где упасть, так соломки бы припасть… Та-ак… Значит, Арефы не было, он-то всю эту лошадиную механику знает. Но Петрович, тут ему зачесть надо, смекнул, что дело неладное. Скачет кобыла, словно в цирке. Те трое, особенно этот Васька, торопят: на поезд, мол, надо успеть… Председатель говорит: подождем. Проходит время. Кобыла все тише, тише. Уж еле ходит. Ну они сами усекли, что номер лопнул. Разводят руками: мол, не понимаем, отчего кобыла скисла. Может, травы объелась какой? Оказалось, нет. Они просто напоили лошадь водкой. Придумать же надо такую штуку! Хмель вышел — вот и скуксилась. О чем потом они говорили, не знаю. Прогнал их Нассонов. Ты же его знаешь: решил — точка.

— Это он умеет, — подтвердил я.

— Крутой, ох, крутой! Но приглянулся покупателям Маркиз. А что? Красивый Маркиз… Тот самый Василий больше всего горевал, что дело не выгорело. Вот штука какая. Отобедаешь с нами, Дмитрий Александрович? Я быстренько на стол соберу…

Я вежливо отказался.

В свою хату я вернулся, когда начиналась гроза. Вскоре зашел Нассонов. Колючий, злой и мрачный. Он произнес, словно приказал:

— Найди мне Маркиза, живого или мертвого!

Я ничего не сказал ему. Если жеребца украли — одно дело, а если просто сбежал куда-нибудь, то пусть Нассонов и ищет сам. Никакого заявления я не получал и основания для возбуждения дела не имел. А командовать мною я не позволю. Какое мне дело, что у председателя скверное настроение?

О моих подозрениях и улике, которая хранилась в сейфе, я Геннадию Петровичу не сказал. Рано еще. Я ведь отлично знал, что Чава курит самосад…

Лариса взяла отгул и на работу не выходила. Сидела дома. Ни с кем не хотела разговаривать. Понятное дело — крах отношений с любимым человеком. Ко всей этой истории я намеревался проявить максимум сдержанности и объективности. А дальше посмотрим.

Чава как в воду канул. Зара уже ходила к Ксении Филипповне. И была почему-то спокойна, даже усмехалась. Мне это показалось подозрительным. Уж не посвящена ли она в намерения сына? Но и с ней я не хотел говорить. Надо сначала разведать у станичников. Уж наверняка кому-нибудь не спалось в душную субботнюю ночь. Я хотел пойти поговорить с соседями бабы Насти, но ко мне заглянул Федя Колпаков, колхозный шофер.

— Наверное, у тебя на сберкнижке тысячи, коли ты столько времени не работал.

— Как не работал? Работал. — Федя, разодетый не по будням, уселся на стуле нога на ногу, папироска в зубах. — Слесарил.

— Машину отремонтировал? Тормоза…

— Нет. Ухожу из колхоза. Так что можешь мне вернуть права с чистой совестью. Не будет ездить на твоем участке шофер Федя Колпаков.