Сцена и жизнь

- Да, - закончил он свои размышления с новым глубоким вздохом, дело дрянь, если Аким не достанет. Этот жидюга Шмель тоже обещал, да наверно надует, протобестия.

- Господин Шмель пришел, - доложил вошедший Аким, ставя на письменный стол поднос с стаканом чаю и несколькими бутербродами на тарелке.

- Вот легок на помине. Проси!

- Я нонича вам к чаю-то бутерброды приготовил. Больно вы мало кушать стали.

- Откуда это такой стакан с серебряной подстановкой? У меня прежде не было, - уставился Бежецкий на Акима, сев за стол и взяв в руки заинтересовавший его стакан.

- Суприс вам делаю! - лукаво подмигнул ему Аким. - Прежде не было, а теперь есть, - торжественно заключил он.

- Да откуда же ты взял? У тебя ведь денег не было, сам говорил.

- А вам какое дело? Еще откуда взял. Уж разве сказать? Спроворил у Кириловской барыни, как вы к ней посылали, - таинственно прошептал Аким.

- Ах, ты болван! Разве можно это делать? Ведь ты меня срамишь. Вот скандал! Воровать начал. Отнеси сейчас назад! - крикнул Бежецкий.

- Что за беда, что взял. Никакого сраму нету, никто не знает. Что ж, что взял, ведь у нас же воруют. Сколько вещей разворовали. Я на отместку, на убылое место. У нас таскают, а мы что за святые, что не смей. Другие могут, а мы нет? Не из дому тащу, а в дом.

- Да разве мне прилично пить из ворованного стакана. Пошел, идиотская харя, сейчас отнеси, отдай. Quelle canalle. Как ты осмелился мне подать, старый негодяй!

- Хотел суприс - угодить вам, а вы ругаться! Дурак, что сказал, право, дурак. Никогда от вас благодарности не дождешься, как ни старайся. Об вас же заботился.

В голосе Акима слышалось искреннее огорчение.

- Он заботился! - еще более возвысил голос Владимир Николаевич. Убирайся, дурак, вон! Без разговору сегодня же изволь отдать. Слышишь! Иначе я тебя вон выгоню.

Он сунул поднос с стаканом в руки подошедшего Акима.

- А где же Шмель?

- Там дожидается… суровым, недовольным тоном отвечал тот.

- Так что же ты его там держишь! Разве это вежливо? Проси сейчас сюда!

- Не велика птица, подождет и там! - ворчал, уходя, себе под нос Аким.

- Какова скотина! - вскочил с кресла Бежецкий. - Этакая скотина и разбирает еще, кто какая птица! Merci du peu. Так зазнался, животное, не знаю просто, что с ним делать. Вон выгнать надо.

- Да неловко; знает все мои дела. Болтать будет! - решил он после некоторого раздумья.

В дверях кабинета, между тем, появился дожидавшийся в приемной Борис Александрович Шмель.

III. Секретарь-референт

Вошедший был далеко не старый, юркий человечек.

Его физиономия и вся фигура не оставляли ни малейшего сомнения в его семитическом происхождении, хотя Борис Александрович упорно отрицал это обстоятельство.

Он был членом "общества поощрения искусств" и, кроме того, состоял секретарем при Владимире Николаевиче, исполняя и обязанности эконома.

- Здравствуйте, Владимир Николаевич! Как изволите поживать? Ваше драгоценное здоровье? - почтительными мелкими шажками подкатился он к Бежецкому.

- Здравствуйте, Шмель. Спасибо, здоровье мое ничего, только вот в кармане чахотка. Никак не могу найти доктора, который бы излечил эту проклятую болезнь. Не окажетесь ли вы им, мой милейший? - со смехом отвечал тот.

- Несмотря на все мое желание угодить вам, не мог ничего сделать, Владимир Николаевич! Такая досада! - сделал Шмель печальную физиономию. - Да паллиативные средства и не помогут, - многозначительно добавил он.

- Одно есть у меня средство, заветное средство против вашей чахотки, - продолжал он, помолчав, и усаживаясь по приглашению Бежецкого рядом с ним на диван. - То вот радикально бы могло излечить. Я его в других случаях, сходных с вашим, применял - помогало!

- Так говорите скорей, какое?

- Надо бы… вам жениться. У меня невеста есть для вас на примете. Такая, просто чудо. Лучше и сами для себя не выберете. Уж я насчет этого знаток, - самодовольно улыбнулся Шмель. - Плохую не рекомендую. Моей рекомендацией все и всегда оставались довольны, потому что я на это зорок. Как увидите, так и влюбитесь, а деньжищ - полмиллиона! Ну, конечно, между нами условьице сделаем. Мне тысяченок десять тоже заработать дадите. Уж как бы зажили славно.

- Это значит продать себя за деньги!? - вспыхнул Владимир Николаевич. - Нет, уж извините, я на это не пойду. Мне моя свобода дороже всего. Переносить бабьи слезы, сцены ревности, нянчиться с женой весь век! Да ни за что на свете. Спасибо, мне и так от бабья достается. А тут на законном-то основании. Да через неделю сбежишь.

Бежецкий уже успокоился, в его последних словах слышался задушевный смех.

- Ну, как угодно-с… Как вам угодно, - оторопел Шмель от тирады Владимира Николаевича. - Я только осмелился посоветовать, думаю, за то всегда деньги будут. А это вам нужно; вы барин, привыкли хорошо пожить, без денег-то и трудно.

- Черт с ними и с деньгами. Еще какая попадется, - засмеялся Бежецкий. - Пожалуй, и сбежать не даст, запрет либо прибьет, как жена моего Акима.

Шмель захихикал.

- Однако скверно, - заметил Владимир Николаевич после некоторого раздумья, - что денег не достали. Некрасивый пейзаж может выйти! Совсем гадость… Что же нам теперь делать?

Борис Александрович в ответ только безнадежно развел руками.

- Вот что, Шмель, - нерешительно начал Бежецкий, - помогите мне составить отчеты… Я сам к этому не привык. Надо будет недостающую сумму порассовать кое-куда. Вы на это, кажется, мастер.

- С удовольствием! - вскочил с дивана Борис Александрович. - Это с удовольствием, я на это, вы правду сказали, мастер. Умею дела делать. И не в таких переделках бывал, да слава Богу, сух из воды выходил.

В голосе его слышалось самодовольство.

- Умом не обижен от судьбы, - докторальным тоном продолжал он, - вот мое достоинство; да и опытность есть, видел, как дела делаются. Пожалуйте-ка сюда… Мы сейчас…

Шмель подошел к письменному столу, взял книги и начал их рассматривать.

- Тут помараем, да почистим, да поскоблим, а здесь запишем, лишь бы чисто было.

Владимир Николаевич присел к письменному столу и взял книгу, которую Шмель держал в руках.

- Вы сядьте, чего вы стоите, - обратился он к нему.

Борис Александрович уселся рядом.

- Вот как тут сделать? - указал Бежецкий на одно место в кассе. - Au nom de Dieu, как с этим быть? Что сделать с этим расходом? Не придумаю, куда деньги показать, sacre nom du Dueu!

Владимир Николаевич усиленно тер себе лоб.

- Так вы, Владимир Николаевич, отчего в другую рубрику не внесете? Я вот всегда так делаю. В одной нельзя больше показать, так я в другую страничку и влеплю. Напишите, что керосину больше вышло, да еще кой-чего прибавьте. Вот и выйдет так. Наши-то бессчетные дураки все равно не досчитаются. Деньги наши же - общественные, значит, - мы ими можем распоряжаться. Это надо быть идиотом, если самому не пользоваться, а другим давать брать. Рассудите хорошенько, все равно кто-нибудь да воспользуется ими: не вы, так другой председатель. Смотря так с философской точки зрения, на это дело, пускай лучше я буду для этого умен, чем кто-нибудь другой. Зачем мимо рта проносить да зевать. Я, по крайней мере, не желаю быть вороной.

Шмель расхохотался.

- Философски рассуждая, оно конечно так, - согласился Бежецкий. - Только боюсь, как бы не придрались к этому на общем собрании. Ведь наши индюки иногда сидят, думают, думают, да и отольют какую-нибудь пулю. Вон Величковскому давно хочется в председатели на мое место попасть. Возьмет да и брякнет, а другие за ним, у нас в этом отношении ведь совсем баранье стадо.

Он с усилием деланно улыбнулся.

- Полноте, что вы, - замахал руками Шмель. - С вашим-то уменьем очаровывать людей и обращаться с ними, да и я разве допущу, дам вас в обиду. Я такой гвалт и содом подыму, что сам черт ничего не разберет. Уж в этом отношении можете положиться на меня. Я умею зубы заговаривать. Дам я вас им сожрать, как же! Да ни за что на свете. И наконец, все так делают, что же тут такого. Вы за моей спиной, как за каменной стеной; все общество, если понадобится, вверх дном переверну. Помилуйте, я с семьей при вас только свет увидал, вздохнул. Всем вам обязан. Ведь если вы вон, значит, и я вон. Новый председатель не оставит меня экономом. Что же мне по миру с семьей идти? Чем кормить? Голодать, что ли, прикажете? Раз вы при обществе, то и мы сыты.