Страница 47 из 65
— Ой простите товарищ Каримов, не углядел сразу.
— Граждане, задержанные, руки за головы, сесть жопой на землю, не бойтесь не долго, до геморроя не дойдет, — командую я.
Они что-то ворчат, но передергивание затвора МП-шки, их отрезвляет, и они послушно задрав ручонки, садятся на попчонки (чего-то рифма рукивверховская), ну уж какая получилась.
Стоим, держим на прицеле неизвестных, тут крик из кустов, которые сзади нашего часового:
— Телинин, в чем дело?
— Товарищ сержант тут мы с товарищем комиссаром каких-то ряженых непонятков добыли, целых шесть штук.
— Здравия желаю товарищ комиссар.
— Сержант, осторожно обыскать каждого, потом связать ручки за спину.
За сержантом стоят еще около взвода, бойцов, и тоже держат на прицеле неизвестных, сержант передает МП в руки ближайшему бойцу, и доставая (хозяйственный сержантик) шпагат, командует бойцам:
— Обыскать, от сапогов до пилоток, что бы ни одного шва не пропустили. И что бы даже зубочисток не осталось, — говорю я и думаю, а тогда зубочистки были или потом появились? Хотя вроде когда Гаспара Колиньи убивали в Варфоломеевскую ночь, у него в зубах она была.
Скоро привели всех шестерых пойматиков в расположение, а Елисеев шляется где-то, далеко, и их колоть их пока некому, потому загнали неизвестных в землянку. Их главный, белобрысый улыбчивый тип ростом с меня (где-то 180 см), но признаю поширше, дубок такой, просит позвать им нашего командира.
— Слушай, Некто, может тебе товарища Сталина позвать, или на Лаврентию Павловича согласишься?
— Товарищ комиссар, мне нужно срочно поговорить с командиром подразделения.
— У тебя Некто, нет документов, ты в форме противника, но говоришь по-русски, как мне тебя допустить к полковнику?
— Ну не имею права я говорить, комиссар, пойми я наш, но нельзя говорить мне.
— О как, даже комиссару дивизии?
— Товарищ комиссар поймите, не могу и все.
— Вольному воля, а спасенному реабилитационный центр.
— Что, не понял, товарищ комиссар, что за центр?
— Лево-троцкистский центр!!! Неважно, сержант, вот этому свяжите еще и ноги, и проверьте ручки, и затем его за мной в штаб ведите.
Сержант добросовестно стреножил блондюка, и обменяв МП, на мосинку начал конвоировать того.
Сзади семени ножками блондюк, его подгоняет мосинкой сержант, так и дошли до штаба, там полковник сидит, и грозный как Грозный (опять тавтология).
— Товарищ полковник, с утра задержали шесть подозрительных, в немецкой форме, все говорят на нашем, и этот очень просился к вам.
— Ну присаживайся неизвестный, комиссар садись тоже.
— Я бы попросил, поговорить с вами товарищ полковник, без комиссара.
— А ты кто такой, чтобы меня просить выгнать отсюда комиссара? Я тебя в первый раз вижу, а с комиссаром прошел ад. Сержант, передай старшине, пусть нам завтрак на троих пришлют сюда, тут поговорить надо.
Специально ждем, когда один из подручных старшины накроет нам стол, и когда он уходит стуча сапогами, полковник начинает:
— Ну имярек, давай говори кто ты и чего хотел, — ему руки развязали, но за дверью сержант с автоматом стоит, да и мы с полканом пистоли наготове держим.
— Я капитан НКВД Серов Василий Аристархович, заброшен центром, у нашей группы тут спецзадание. Я даже открываться права не имел, но ваши часовые так лихо нас раскрыли и взяли.
— Кто автор изъятия мнимого капитана НКВД?
— Рядовой Телинин, крепостник.
— Ну, понятно, капитан, тут ребята все тертые, понимаешь, немцы нас многому научили, у нас даже повара и санитарки по два-три убитых немца имеют. Зря, что ли тут немцев накосили, как колхоз сено, хоть в стога складывай. Все тут прошли ад поражений, бессилие окружения, слезы потерь, и много чего, чего дай бог избежать тебе капитан. Я и не только, никогда не забудем утро 22 июня, этот ад не простим немцам, то есть гитлеровцам.
Кстати вот этот старлей, комиссар дивизии, со своими ребятами нас и вытащили из крепости, когда мы уже все потеряли надежду. Поэтому я доверяю ему и всем нашим ребятам, больше чем Жукову, начальнику генштаба.
— Понимаю вас товарищ полковник.
— Ни черта ты капитан не понимаешь, меня могут понять только те, кто выжил в крепости. Короче, капитан пока остаешься со своими ребятками под замком, не смейте умничать и пытаться вылезть, часовые сперва постреляют, потом думать будут, ребята много натерпелись от диверсантов в нашей форме. Вот приедет Елисеев, капитан из твоего же ведомства, и если он даст разрешение вас выпустить, выпустим, надо будет еще и поможем.
— Сержант, уведите задержанного, и смотри у меня, чуть выше кой чего прыгнут, стрелять на поражение, приказ ясен?
— Конечно товарищ, полковник.
Сержант опять взнуздал капитана, и увел в гауптическую вахту дивизии, пусть пока сидят.
Пришел боец из тыловиков, и убрал остатки трапезы, полковник посмотрел вслед уходящему рядовому, и потом говорит мне:
— Ну что старлей, верить капитану, или нет?
— Товарищ полковник, не наша это обязанность верить или нет, вот приедет Елисеев он и разберется, верить или нет. Тем более скоро они должны подойти, радисты сообщили, они в 20 км ночевали, и рано утром вышли в путь к нам, может навстречу им выслать грузовики?
— Кстати, комиссар ты прав, распорядись, бедняги и так в плену намучались, а я пойду к нашим раненным схожу.
В крепости мы оставили умирать около ста безнадежно раненных, места в машинах не было, да и Калиткин констатировал, что даже эвакуация в Москву уже ничего не даст, или ранения смертельные или гангрена в поздней стадии. А около двухсот ранбольных которых Калиткин обещал вылечить, мы забрали, и они расположились в санбате, да и у Калиткина теперь еще два военврача (оба из крепости) и человек десять санитаров (и из крепости и из последней колонны пленных, которых Онищук привел). Так, что Калиткин справится, тем более медикаментов нахватали и в совхозе, и в других местах (которые от вермахта).
Кстати раненные уже по одному, по два, уже поступают в команду выздоровевших. Затем мы их и распределяем в роты.
Машин у нас развелось как грязи, по моему пора или автороту или автобат учреждать. А то ту стоит в лесу замаскированной целая автобаза, и распределены они по подразделениям, хотя может так и нужно. Тогда ремвзвод хотя бы, да нет ремвзвод, у танкистов есть они и машины ремонтируют, не пригодился мой креатив. Но пробежался по командирам и десятка советско германских машин через полчаса, под охраной двух ганомагов и одной "косилки" уехали навстречу колонне Елисеева, с приказом сдать колонну Кравцову, а самому на мотоцикл и лететь сюды.
Уехали, через часик тарахтят цундапы, его величество особист пожаловали, быстро посылаю бойца, что бы привели задержанного капитана. Рядом круто разворачивается мотоцикл, кто за рулем не видно, мотоциклист в вермахтовском мотоциклетном плаще, на кумполе каска, на роже очки мотоциклетные, по подбородкам узнавать не умею. С коляски важно слазит Елисеев в форме лейтенанта фельжандармерии, типа кожаный плащ, и слюнявчик металлический на шее.
— Ну комиссар, как тебе мой вид.
— Красавец, наверно встречные фрицы шарахались и памерсы нервно меняли.
— Что такой страшный фельджандарм?
— Да нет, у тебя петлицы капитана НКВД сверкают.
Капитан осматривает, себя и хохочет, видимо гитлеровский прикид впопыхах надел, петлицы с правой стороны выбились из под немецкого мундира.
— Так затемно поднялись, вот прикид и не осмотрел, да и немцев не попалось. Что за памперсы-мамперсы ты имел в виду братец южанин?
— Не важно, тебя в особом отделе, свежепойматый трофей ждет, пошли потрындим.
Идем с Елисеевым в землянку особого отдела, у землянки уже как сивка-бурка взнузданный типа капитан НКВД. Елисеев подходя, всматривается в капитана и бросается его обнимать.
— Васька черт, каким судьбами, тоже в окружении был? Боец, развязать!
— Елисеич, ты, что его знаешь? — спрашиваю у особиста.