Скитания

— Откуда вы так хорошо знаете немецкий язык, господин доктор?

— Я родом из Германии, — ответил врач. — В Бонне учился, затем работал в больнице. В 1934 году пришлось эмигрировать. Я еврей… Не крутите ногой, молодой человек!

Гербер непроизвольно вздрогнул. Ему вспомнились занятия по национальной политике, которые проводил доктор Галль: у всех евреев — кривые носы, плоские лбы, темная кожа. Евреи трусливы, жадны, кого хочешь обманут и продадут. Всем ученикам пришлось заучивать целый набор ругательств, чтобы дать всестороннюю характеристику евреев.

И этот симпатичный господин, который ловко орудует скальпелем, оказался одним из тех евреев, кого национал-социалисты глубоко презирали.

— Нет, я в это не верю, — сказал Гербер откровенно.

Доктор Тургель горько улыбнулся.

За какие-то четверть часа из ноги Гербера были удалены четыре осколка.

— Теперь ваша рана будет затягиваться быстрее!

Гербер поблагодарил. Свои четыре сувенира он положил в тумбочку.

Постепенно Гербер успокоился. Да, собственно говоря, не было никакого смысла сходить с ума от тяжелых дум. Он находился далеко от фронта, где человека подстерегали тысячи опасностей, спал в чистой постели, англичане обращались с ним хотя и не очень дружелюбно, но достаточно корректно. По сути дела, он должен был благодарить случай, что американцы не переправили его за океан. Англия находилась к Германии гораздо ближе — может быть, ему удастся скорее попасть домой после войны.

Иногда он вспоминал о допросе. Если бы он принял предложение Хейде, он был бы теперь у своих, свободным человеком. Но была ли то свобода — находиться в подчинении у ненавистного начальника? Здесь, в госпитале, он совсем не чувствовал себя пленным. Длинный зал с высоким потолком и кроватями в два ряда напоминал ему госпиталь в Сен-Серване. К сожалению, ни одна из английских медсестер не была хоть капельку похожа на миловидную, стройную, с черными кудряшками Жанин.

Поскольку у Гербера не было никаких занятий, он внимательно присматривался к своему окружению. Наряду с тяжелоранеными, лежащими в постелях, было и несколько пациентов, которые практически вылечились и могли бы быть переведены в лагерь. Однако вследствие нехватки персонала сестра Мерфи использовала их в качестве рабочей силы. А они старались быть полезными где только могли. Пребывание в госпитале было, несомненно, более приятно, нежели в лагере — в палатках или в бараках из гофрированного железа.

Ряд коек, в котором лежал Гербер, обслуживал девятнадцатилетний зенитчик из местечка Нойсс на Рейне. Его родители несколько десятков лет назад переселились в Рурскую область с Востока. Никто не мог запомнить и правильно выговорить ни его имени, ни фамилии. Поэтому для простоты все звали его парнем из Нойсса.

Его главной обязанностью была доставка пищи к постелям лежачих больных. Питание здесь было не столь обильным, как в американском госпитале, но вполне достаточным.

— Попытайся достать для меня газету, — попросил Гербер парня из Нойсса. И уже через несколько дней он впервые в жизни держал в руках английскую газету. Раненые на соседних кроватях повытягивали шеи и напряженно, с некоторым злорадством следили, как Гербер пытался в ней что-нибудь понять. В заголовках он вообще не разобрался: это была целая наука. При чтении последних известий и комментариев он обнаружил, что не знает многих слов. Только с большим усилием он улавливал примерный смысл текста. Его взгляд упал на карикатуру: немецкий Михель на четвереньках пытается ползти вперед. Геббельс держит у него под носом чудо-оружие, на которое Михель глядит с надеждой. Сзади Геббельса в виде колосса был изображен толстый Геринг, весь увешанный орденами, а на заднем плане — совершенно ко всему безучастный и раскисший Гитлер. Последним был изображен Гимлер, наносивший по заднему месту Михеля удары кнутом.

Гербер непроизвольно ухмыльнулся. Рисунок бил в цель. Но внезапно им овладел страх. Ему показалось, что он делает что-то запрещенное. Он резким движением перевернул страницу.

После первоначальных трудностей дело пошло на лад. Отдельные понятия становились ясными из текста, в некоторых случаях ему помогал переводчик отделения, доцент филологии из Берлина, который только один имел право держать при себе словарь.

Гербер сначала попытался сориентироваться в обстановке на фронте, так как пленные уже в течение нескольких недель были лишены источников информации.

Известия оказались потрясающими. В Бельгии находились англичане. Американцы высадились в Южной Франции, овладели важнейшими портами и продвигались на север. Из Нормандии в различных направлениях выдвигались мощные танковые клинья. В середине сентября была освобождена столица Франции — Париж. Войска союзников подошли вплотную к границам империи и стояли у бывшего Западного вала, который английская пресса называла линией Зигфрида.

Интерес Гербера к газетам не укрылся от английского персонала. Без всякой на то его просьбы ему принесли целую стопку различных газет. Бумагу здесь, по-видимому, не экономили. Англичане любили газеты.

Сержант был консерватором и читал «Дейли экспресс». Эта газета была основана ультраконсервативным лордом Бивербруком. Сестра Мерфи была либералкой и выписывала «Дейли телеграф». Остальной медперсонал отделения был ближе к лейбористской партии и читал «Дейли геральд» или «Дейли миррор», падкую на сенсации газетенку, публиковавшую фотографии хорошеньких девушек, с готовностью выставлявших свои прелести на всеобщее обозрение.

В части подачи последних известий все они придерживались одного направления, комментарии же к ним были различными и излагались довольно свободно, что для Гербера было непривычным.

В них обсуждались мероприятия, проводимые правительством, ошибки военного командования, конструктивные недостатки военной техники, недостатки в организации снабжения, бюрократизм управления. В качестве иллюстраций приводились едкие карикатуры. Карикатуристы никого не оставляли в покое, за исключением членов королевской фамилии.

С большими трудностями Гербер разобрался в сообщениях с восточного фронта. Вся его центральная линия рухнула. Советские войска освободили Белоруссию, значительные территории Восточной Польши и Галиции. На южном фланге германского фронта образовалась громадная зияющая дыра: Румыния вышла из коалиции и объявила войну Германии. Фотографии и жизнеописания свергнутого правителя Антонеску были помещены во всех английских газетах. Обстановка на Балканах оставалась неясной. В Болгарии, у границ которой появились советские передовые танковые части, вспыхнуло народное восстание. Германские войска были вынуждены оставить Грецию и Крит. Английская авиация и греческие партизаны позаботились о том, чтобы этот отход гитлеровцев сопровождался большими потерями. Комментаторы досконально освещали вопрос, какие последствия для германского военного потенциала будет иметь оставление немецкими войсками Балкан. На карте приводились точные места расположения нефтяных полей и залежей руд.

В Польше, в ее столице Варшаве бушевало восстание. Мосты через Вислу были разрушены, весь город объят пламенем. Бои продолжались уже семь недель, и жестокости немцев по отношению к местному населению вызывали бурное возмущение всей английской прессы. В политическом положении в стране Гербер не мог разобраться. По всей видимости, существовало два польских правительства: одно — в Лондоне, которое Черчилль считал единственно законным, и другое — недавно образованное — в Люблине, которое было признано Сталиным и поддерживалось им.

Ни к англичанам, ни к советским людям Гербер не питал никакой симпатии. Но и победе немцев он не радовался. Ему в глаза бросались ужасные фотографии, на которых были запечатлены горы трупов, голые изможденные тела, сложенные штабелями, как дрова. То был лагерь уничтожения Майданек, обнаруженный русскими под Люблином. Тысячи людей из многих стран Европы, в том числе женщины и дети, были там уничтожены эсэсовцами. Их убивали, расстреливали, травили газами…