Страница 92 из 123
«Что-то он рано! — подумала Таня. — А я ведь не купила постельное белье!»
Она быстро миновала консьержку и поднялась пешком на четвертый этаж. Хотела позвонить, но потом, немного поколебавшись, повертела в руках ключ, вставила его в замочную скважину и осторожно повернула. Дверь открылась. В коридоре было темно, зато в комнатах горел свет. Кто-то там сердито ходил, и по звуку шагов, по стукам и небольшому громыханию можно было догадаться, что человек сердится, собирает вещи, а что-то непригодное расшвыривает по сторонам.
— Ходят и ходят тут! Потом после них старые галоши пропадают! — ворчал чей-то плаксивый, похожий на старушечий голос. Человек передвигался, но даже тени никакой от него не было видно. Впечатление было такое, что ходило привидение. Тане, хотя она понимала, что тени и не может быть, так как горят две лампы в разных комнатах, все-таки стало не по себе. Но прислушавшись и по звукам определив, что человек в комнатах был один и большой опасности для Тани не представлял, она, стараясь двигаться как можно бесшумнее, прошла вперед и заглянула внутрь. Женщина, видимо, тоже что-то почувствовала и в этот же момент обернулась. Таня как остановилась у двери в комнату, так и осталась стоять у косяка с открытым ртом. Перед ней босиком, откинув в сторону туфли на каблуках, в своем роскошном голубом костюме с норкой, сжимая в руках какую-то старую тряпку, стояла Мышка.
Она, видно, тоже опешила.
— Так вот, оказывается, кого мой папочка в Париже подобрал! — сказала Мышка первая и совсем уже не плаксивым, а своим обычным голосом. — Все уши мне прожужжал: мол, и умница, и красавица. «Надо бы, девочки, — говорит, — вас познакомить!» Ну вот и познакомились!
— А ты что, не рада? — спросила Таня. Она почему-то не предвидела встречи с Мышкой в этой квартире, хотя то, что Мышка могла здесь бывать, само собой разумелось. — Я перед тобой не оправдываюсь, но мы познакомились совершенно случайно!
— Верю, — ответила Мышка. — Но ты что же, не знала, что он мой отец?
— Я паспорт у него не проверяла, — пожала плечами Таня, что было истинной правдой.
— Все говорят, мы очень похожи! — заметила Мышка.
— Может быть, — Таня держалась прекрасно, — но я этого не заметила. Извини.
Они помолчали. Мышка свернула какую-то простыню, убрала ее в шкаф. Вставила ноги в туфли.
— Отец сказал, ты теперь будешь здесь жить?
— Филипп Иванович дал мне ключи, — деликатно ответила Таня.
— Имей в виду! — Мышка с высоты своего маленького роста взглянула на высокую Таню с угрозой, что выглядело очень забавно. — Имей в виду! Здесь много разных бывало! — Таня высокомерно подняла бровь, а Мышка вздернула подбородок. — Эти бабушкины старые вещи — моя память, и я никому не позволяю их убирать! Поняла?
Таня ничего не ответила. «Посмотрим», — подумала она. Во всяком случае, ей стало ясно, что Мышку в союзники записать не удастся.
Мышка взяла свою сумку и, не попрощавшись, вышла из квартиры. Таня, совершенно опустошенная, опустилась в кресло. Мышка же не помнила, как добралась до своего роскошного дома.
— Отец не приезжал? — спросила она у охранника, открывавшего перед ней узорные ворота.
— Нет! — уверенно ответил охранник. Он давно уже знал в лицо всех жильцов.
«Так он и не приедет, наверное! Поедет сейчас к ней!» — догадалась Мышка, и сердце у нее болезненно защемило.
— Ну почему все так? — плакала она спустя полчаса на плече домработницы. — Была семья — мать, отец, бабушка, дочка. Все ходили на работу, дружно жили, ни о каких заграницах не думали! Максимум, о чем мечтали, — поехать на Золотой берег в Болгарию. Потом — бац тебе! Перестройка!
Все ударились в бизнес. Теперь папа — миллионер, мама — миллионер… Все, что хочешь, могут купить! Только бабушка умерла. И у дочки не осталось ни отца, ни матери…
— Замуж тебе пора, Машенька! Тогда все будет по-другому! — вздохнула в ответ домработница и на серебряном подносе подала Маше чай с лимоном, уложенным к ее приходу на золотое блюдечко, и ее любимое пирожное «картошка».
Таня же не знала, говорить или не говорить Филиппу, что сегодня она видела его дочь. Тогда пришлось бы сказать, что она была знакома с Машей и раньше. Таня решила пустить все на самотек.
Когда Филипп вошел в квартиру, большой и шумный, после какого-то, как он выразился, удачного делового разговора, Таня посетовала на то, что не успела ничего купить, и сразу попросила повести ее в ресторан. Филипп не стал спорить, всунул опять ноги в ставшие узковатыми за день туфли, и они снова спустились вниз. Водитель уже уехал, и они пошли пешком по ночной Москве. После ресторана они снова гуляли.
— Я люблю район «Кропоткинской», — сказал ей Филипп. — Остоженку, Пречистенский бульвар. Храм Спасителя, конечно, красив, но я помню, как шумной ватагой мы с ребятами ходили в бассейн «Москва». В институте давали абонементы. После плавания от хлорки ужасно чесались глаза, но почему-то, если мы потом пили пиво, все проходило само собой!
— У тебя же крест на груди, а ты в Бога не веришь! — не то вопросительно, не то утверждающе сказала Татьяна. У нее после выпитого в ресторане возникло странное ощущение, будто они с Мышкой две потерявшихся в раннем детстве сестры из какого-то телевизионного сериала и теперь из ревности борются за любовь общего отца. Своего же собственного отца Таня общим с Мышкой отнюдь не считала, и он у нее в сердце и в голове занимал отдельное место.
— Крест на груди по нынешним временам никому не помешает, но на Бога надейся, а сам не плошай! — объяснил ей свое отношение к религии Филипп Иванович. Таня в целом была с ним согласна.
— А я, оказывается, знаю Машу! Твою дочь! — совершенно вдруг неожиданно для себя сказала она. — Мы с ней когда-то работали вместе! Еще до моей поездки. А сегодня она мне дала понять, что не приветствует наши встречи. Она приезжала на квартиру. Приказала, чтобы я там ничего не трогала! Я не ожидала, что у нее будет такая странная реакция на мое появление.
Филипп Иванович напряженно замолчал и молчал долго. Где-то глубоко в сознании Тани мелькнула мысль: «Ну, как всегда. Как сболтнешь что-нибудь не подумавши, так каюк! Все сразу замолкают и куда-то линяют. И ты, как последняя дура, сейчас опять останешься одна!»
— Давай зайдем куда-нибудь, выпьем кофе! — сказал наконец Филипп Иванович и повел ее в ночное пустое кафе.
Из-за стойки к ним с ненатуральной улыбкой услужливо кинулась красноротая девица в форменной кружевной блузке. Таня высокомерно оглядывалась по сторонам, пока им не принесли кофе. Филипп, прищурившись, поглядывал то на нее, то на почувствовавшую его взгляды официантку. Кроме них, охранника и девицы, в зале никого не было. Но неподалеку в помещении кухни еще горел свет.
— Я родом из-под Рязани, — начал он, когда на дне его чашки осталась лишь темно-коричневая муть, — и всего в жизни добился сам.
Он пальцами сделал знак девице и, когда она подлетела, предвкушая хорошие чаевые, сказал:
— Принеси коньяку, хорошего!
Девица умчалась за стойку, Таня приготовилась к нотации, а он продолжал говорить медленно и размеренно, будто рубил дрова:
— Я уважаю трудовой народ. Моя дочь — трудовой народ. Эта девка, — он показал пальцем на официантку, она улыбнулась в ответ, — тоже трудовой народ. Я их уважаю.
— А я, по-вашему, проститутка. Уважения не заслуживаю, — сказала Таня и встала.
Девица чуть не пролила от удивления коньяк. Филипп говорил громко, и она все слышала. «Катись, катись! Уж я найду, как к нему подладиться!» Таня будто слышала эти слова, вылетающие из-за стойки.
— Сядь! — сказал Филипп Иванович и потянул ее вниз за руку. — Я еще не решил, как с тобой поступить. Но бабушкины вещи не трогай! Маша очень переживает, если старые вещи исчезают и на их месте появляется что-то новое. За кожаную мебель она меня пилила два месяца.
— А кожаную мебель, по-видимому, купила моя предшественница?
— Ты очень красивая! — сказал Филипп Иванович. — Но сейчас глупишь! Не умеешь себя вести!