Страница 80 из 123
— Таня, что ты будешь есть? — крикнула из кухни Людмила Петровна. — Отбивные поджарить?
Таня подумала.
— Если можно, картошку с селедкой или пельмени из пачки! — Просьба была такой неожиданной, что мать вышла из кухни и встала в дверях.
— Селедки нет, — сказала она растерянно. — А про готовые пельмени ты ведь всегда говорила, что это еда для нищих младших научных сотрудников…
— Значит, как раз для меня! — засмеялась Таня. — Нет, правда, вкусы меняются!
— «И как постранствуешь, воротишься домой…» — отвлекся от своей мысли и процитировал отец.
«Сейчас начнет про дым отечества, — подумала Таня. — Слышать не могу! Слава Богу, Филипп (она теперь называла своего покровителя просто, без отчества) никогда не говорит таких пошлостей!»
— «…И дым отечества нам сладок и приятен!» — закончил Василий Николаевич.
Таня вздохнула: «И чего я сюда так рвалась?» Она представила заляпанные грязью московские улицы, огромные лужи по сторонам дороги, в которых плавали опавшие кленовые листья, сравнила эти воспоминания с теплой и чистой парижской осенью и почувствовала желание расхохотаться. Все равно что вареную картошку не мять, а нарезать аккуратными кубиками, каждый кубик полить оливковым маслом, сбрызнуть чесноком и лимонным соком и ковыряться в этих кубиках аккуратненькой вилочкой.
— Мама, сделай из картошки пюре погуще! — Таня перешла из комнаты в кухню, села на табуретку и наблюдала, как хлопочет у плиты мать.
— Вот, вместо селедки есть скумбрия! — Мать достала из холодильника банку консервов.
— Небось написано «макрель»? — поинтересовалась Татьяна.
Мама повертела банку в руках.
— Макрель, — прочитала она. — Как у Хемингуэя.
— Пусть это для них будет макрель, а для нас — скумбрия! — Таня взяла из рук матери банку и полезла за ножом-открывашкой. — Знаешь, что мне подруга из Парижа написала?
Мать повернула к ней лицо.
— Уже дошло письмо? Так быстро?
— Она его отправила в день, когда я улетала. Она пишет, что в ее представлении Россия — огромный дикий конь, который несется, не разбирая дороги, куда глядят его огненные глаза, и подминает всех и вся своими золотыми копытами!
— Какая начитанная девочка, — заметила мать. — Она, наверное, Русь-тройку имела в виду!
— Ей надо сказку Бажова «Серебряное копытце» в подарок послать, — сказал отец, останавливаясь в дверях кухни. — Она получит удовольствие. Но если серьезно, Таня, — нахмурился он, — что же ты собираешься делать? Время проходит — а ты никто и ничто!
— Пока поживу как содержанка богатого человека, — серьезно сказала Татьяна, — а потом будет видно!
Повисла тяжелая пауза, какая бывает в первые доли секунды при взрыве атомной бомбы. Потом мать развернулась к ней с таким видом, будто хотела сказать: «Ты бы думала, прежде чем говорить! Да еще при папе! Ведь его хватит удар!»
А отец стоял молча и только открывал рот, потому что предел его возмущению вот как раз в эту минуту и наступил.
— В этом нет ничего необычного! — сказала Татьяна. — Сейчас многие так устраиваются! Мне пока нравится!
Василий Николаевич вышел из кухни и закрыл с демонстративным видом за собой дверь. Мама взяла табуретку и подсела к Тане за стол.
— Мы не такую жизнь готовили тебе, доченька! — сказала она. Таня молча вылезла из своего угла и встала к плите. Спокойными уверенными движениями она раздолбила картошку, влила в нее молоко, подогрела, положила на тарелки. Нарезала хлеб.
— Давайте садитесь! — сказала она. — Я жду звонка, и мне не хочется выглядеть будто голодная шлюха. — Она взяла вилку, положила на край тарелки кусок консервов и стала есть. Мать, не притрагиваясь к еде, смотрела на нее с болью.
— Ты осознаешь, что ты сейчас сказала? — спросила она. — Я повторю: «Будто голодная шлюха». Ведь в самом деле так и есть.
— Я знаю, — сказала Таня. — Дай поесть. Я хочу, чтобы он на мне женился, но чтобы этого достичь, я должна выглядеть прилично.
— А кто это — он? — спросила мать.
— Богатенький Буратино, — ответила Таня. — Достаточно знает жизнь, не говорит банальностей, как отец. С ним интересно. Он многое может. Это он вам звонил, когда я беспокоилась из-за теракта. — Таня говорила второпях и запихивала в рот здоровенные ошметки пюре.
— Ты ешь спокойно! Что, за тобой гонятся? — сказала мать. — Пока еще нет. Давай я налью тебе чаю. С лимоном?
— С лимоном, — ответила Таня с набитым ртом. — Раз зовут — надо идти. Здесь не Париж, некогда рассиживаться. Хотя и там времени не было!
— Может, все-таки к папе в лабораторию работать пойдешь? Или он тебя устроит в другой институт, если не хочешь у него! — Мать умоляюще прижала руку к груди.
«За эти два года, — отметила Таня, — мама почти и не изменилась, но эта страдальческая поза и выражение лица абсолютно не идут к ее молодежной стрижке и джинсам».
— И буду там получать гроши? — Таня доковыряла скумбрию прямо из банки.
— Ну, может быть, скоро добавят! — вздохнула Людмила Петровна. — Мы же с папой живем! Есть хоздоговорные работы… Обследование населения…
— Умоляю! — Таня вытерла рот полотенцем и достала помаду.
— Французская? — спросила мать. Любая женщина не может устоять, когда видит помаду, привезенную из Франции.
— Нет, — без интереса ответила Таня. — Какая-то совместная. Лондон, Париж, Милан. Здесь такая же продается. А я на распродаже купила, даже не помню где.
Телефон в кармане ее куртки тоненько пропищал что-то из Моцарта, и Таня, тихо сказав в него буквально два слова, вернулась к матери:
— Мне пора идти. Папу сама успокой! Меня он не воспринимает!
Она влезла в серый вязаный свитер, будто подернутый изморозью, причем мать подумала, что в молодости она вязала точно такие, но на этом была этикетка известной лондонской фирмы, схватила с вешалки меховую куртку с забавным хвостиком сзади, мельком взглянула на себя в зеркало, махнула матери и уже совсем было хотела захлопнуть за собой дверь, но вдруг передумала, на миг вбежала в дальнюю комнату, схватила там какой-то мягкий сверток, быстро пихнула его в сумку и только после этого выскочила за дверь. Отец не встал и не вышел ее проводить. Мать закрыла за Таней дверь и сказала ему, обняв:
— Пойдем с тобой, Васечка, поедим и поговорим.
Но произнеся эти слова, она первым делом подошла к окну и осторожно отодвинула занавеску. Черный лакированный «мерседес», поглотив ее дочь, осторожно выруливал со двора.
Отец не видел машины. Молча пройдя за женой в кухню, он встал боком у шкафа и достал откуда-то из дальнего угла бутылку водки.
«Что же она мне такое сказала? — Таня напряженно морщила лоб, вспоминая Мышкины слова во время их единственного пока свидания. — Я еще хотела это обдумать, прокрутить в голове со всех сторон. Как-то странно прозвучали ее слова, когда я спросила, с кем она живет. Ах да, я вспомнила. Она сказала: „В основном с домработницей. Иногда с отцом, когда он задерживается в Москве по своим делам, но вообще-то у него есть и другая квартира“. Вот. Она так и сказала: „Вообще-то у него есть и другая квартира“ — и хотела еще что-то добавить, но, видимо, раздумала. Не добавила ничего. Тогда я спросила, где ее мать. „Она живет за границей“, — ответила Мышка. И все. Больше не было никаких комментариев. Остальная, и большая, часть разговора была посвящена Тине и Ашоту».
Ну, Тину, конечно, жалко, но в принципе в том, что с ней такое произошло, некого винить. От болезни никто не застрахован. А вот Ашот… Ашот… Ну надо же было такому случиться! Он здесь, и в больнице! Когда она уже мысленно попрощалась с ним навсегда, жизнь подсовывает ей снова такую головоломку! Дает новый шанс. Но нужен ли он сейчас ей, этот шанс? Говорят, дорога ложка к обеду… Как ей было плохо без Ашота, как скучно! Как хотелось увидеть его милое подвижное лицо, услышать шутки! Его не было тогда, когда он был нужен. А что теперь? Теперь он помеха к достижению ее цели. Той цели, что наконец-то, хоть и в несколько измененном виде, встретилась ей. А как же любовь? Ведь она не любит Филиппа. А любит ли Ашота? Как узнать, что такое любовь? Никогда она не думала ни про кого: вот за этого человека я могла бы отдать жизнь. Какое глупое понятие — отдать жизнь. Каким это образом? Кровь, что ли, перелить из вены в вену? Или орган какой отдать? И то ли людей таких не встречалось на ее пути, то ли жизнь она свою ценила очень высоко, но такие вопросы никогда раньше не приходили ей в голову. А вот сейчас пришли.