Страница 116 из 123
— Вот мой! — уверенным шепотом сказала она. В одной из камер выдувал пузыри и равнодушно разглядывал потолок мутными голубыми глазами маленький Владик Дорн. По выражению глаз, по форме головы — точная копия большого. — Это мой! — Маша взяла доктора под руку.
— Пойдемте отсюда! — Борис Яковлевич был чувствительным человеком, с удовольствием читающим о всяких паранормальных явлениях, и его не могло не удивить, что из четырех младенцев эта женщина действительно узнала того, кого вчера оставила собственная мать.
«Пусть собирает документы, — неопределенно пожал плечами он. — Ведь, в сущности, мне все равно, кто усыновит ребенка. В любом случае это лучше, чем если он от нас поедет в детский дом или в больницу».
— Я очень благодарна вам за внимание. — Прощаясь, Маша оставила у него на столе конвертик. — Я очень вас прошу присмотреть за ребенком. Я вернусь в самое ближайшее время!
«Это может меня куда-нибудь завести! — заметил себе Борис Яковлевич. — Но если ее желание усыновить ребенка законно, в чем же моя вина?»
У Маши же будто выросли крылья.
— Мне нужно срочно поговорить с тобой! — сказала она отцу и в течение тех двух часов, через которые он обещал приехать, разглядывала милые вещички, выставленные в витрине детского магазина. — Я хочу дать тебе свободу, но и ты выполни то, что мне нужно! — сказала она.
— А что тебе нужно? — Филипп Иванович засмеялся, думая, что она хочет попросить его что-нибудь купить.
— Мне нужен ребенок! — серьезно сказала Маша.
— А чем же, собственно, я могу помочь? — удивился отец.
— Ребенок уже есть. Его нужно выкупить!
— Разве у нас снова разрешена работорговля? — Филипп Иванович никак не ожидал от дочери такой эксцентричности.
— Ты же покупаешь Татьяну или проститутку на одну ночь, — невозмутимо ответила Мышка, и по твердости, с которой звучал ее голос, отец понял, что дело серьезнее, чем он предполагал. — Я решила усыновить ребенка, — сказала Маша. — Забрать его и уехать жить к маме. А ты можешь делать что хочешь. Можешь даже жениться, я снимаю с тебя наш уговор. Можешь выкинуть все из квартир, и из той, и из нашей, мне все равно.
— Откуда эти перемены в настроении? — спросил отец. — Усыновить ребенка — дело нешуточное. Он же не кукла, его потом не отдашь назад в магазин.
— Ты думаешь, я этого не понимаю? — сказала Маша. — Я и хочу вырастить ребенка для себя. Чтобы он был только мой. Чтобы он был таким, каким я его воспитаю. Конечно, чтобы нам жить, нужны деньги. Но ты ведь не раз мне предлагал… И мама, я думаю, будет рада. Я по ней очень соскучилась, не видела несколько лет. И потом… — Маша помолчала. — Я больше не могу руководить этим отделением. Можешь считать, что я спасовала, но это не мое. Кроме того, там сейчас возникли такие сложности… Мне лучше уйти. Я хочу быть просто женой и матерью. Если женой не получается, то… — Она помолчала, а потом сказала уверенно: — Я хочу сделать счастливым хотя бы одного человека в моей жизни.
Отец любил ее, поэтому понял, что она имела в виду.
— Погоди, я с этими делами никогда не сталкивался, — сказал ей Филипп Иванович. — Возможно ли это? — Он набрал номер телефона адвоката и коротко разъяснил, в чем дело.
— В принципе ничего невозможного нет, если есть деньги, — глубокомысленно заметил адвокат. — Если нужно, я могу получить необходимые консультации…
— А ты хоть знаешь, чей это ребенок? — спросил отец. — Может, бомжей каких-нибудь!
— Вырастить ребенка бомжей — тоже великое дело, — сказала Мышка. — Но здесь все чисто. Родители известны.
Они еще посидели, ожидая звонка. Вскоре адвокат действительно позвонил и назвал сумму, в которую все обойдется.
— Люди стоят дешевле автомобилей… — усмехнувшись, заявил Филипп Иванович, занимавшийся перед Машиным звонком тем, что выбирал машину для Тани. — Что ж, если тебе действительно очень хочется…
Маша встала и пожала отцу руку так, как обычно пожимают друг другу руки мужчины или здороваются женщины-иностранки. Он отметил, вздохнув, что впервые его девочка не кинулась в порыве благодарности ему на шею.
— Может, родила бы сама? — все-таки сказал он.
— Я уже думала об этом, — спокойно ответила Маша. — Мужа у меня нет, а рожать после какой-нибудь поездки на курорт от кого попало — небольшая разница. Кроме того, я маленькая, у меня узкий таз, если не смогу разродиться — придется делать кесарево сечение. Пока нет смысла, может быть, когда-нибудь потом… А этот ребенок уже существует. Если я его не заберу, он должен будет детство провести в детском доме. Со мной ему будет лучше. Мать его сбежала, а отец, похоже, тоже не очень-то им интересуется. Видно, такая моя судьба.
Они расстались. Причем Маша скрылась за дверьми детского магазина, Филипп Иванович поехал в автосалон, а хитрый и искушенный в делах адвокат, чертыхаясь про себя и кляня нелегкую службу, полетел договариваться в органы опеки, в родильный дом и к главному врачу больницы, в которой работала Маша.
И через несколько дней всех этих хлопот было окончательно решено, что отделение «Анелия» пока закрывается, часть оборудования передается на баланс больницы, остальное будет законсервировано до лучших времен, персонал распущен, а красивый альбом с благодарностями больных передан в кабинет главному врачу.
«Что это у нас отделению реанимации никак не везет?» Главный врач по старинке называл отделение так, как оно называлось при Валентине Николаевне. Но, переговорив с пришедшим к нему вскоре следователем и уяснив, что доктор Дорн теперь находится под следствием и там же должна находиться и скрывшаяся пока в неизвестном направлении медсестра, мысленно перекрестился и сказал, что, оказывается, еще очень хорошо, что все это закончилось так, а не как-нибудь иначе.
Адвокат Филиппа Ивановича навестил также ОВИР, где ему в кратчайшие сроки сделали документы для молодой женщины и ее усыновленного ребенка. С посольством Польши, куда Маша собралась ехать на постоянное место жительство, велись интенсивные переговоры. Билеты уже были заказаны, и оставалось только дождаться определенного срока, когда ребенка можно будет выписать из роддома и доставить в аэропорт.
Когда же нужный день настал, доктор Борис Яковлевич Ливенсон у выхода из отделения рассеянно помахал новоявленной маме преподнесенными ему цветами и, положив в свою сумку еще один увесистый конвертик, подумал, что поездка в Словакию в зимние каникулы скорее всего состоится. Вечером, уже дома, он пил чай с медовыми крендельками в обществе своей мамы (Ларочка повела сына в музыкальную школу) и говорил ей, глядя куда-то в сторону печальными глазами, что мир сейчас стал совсем не такой, каким он был двадцать лет назад.
Новоиспеченная же мама с ребеночком, сумкой памперсов и бутылочками детского питания в это самое время уже садились в белоснежный лайнер, чтобы улететь на чужую землю. И когда окружающие, расступаясь, давали ей дорогу, а стюардесса, улыбаясь, предложила люльку для ребенка, молодая мама покраснела от счастья и одарила всех, кто это видел, полной достоинства и ласки улыбкой Мадонны.