Боковая ветвь

Вот тогда-то она и вспомнила этот маленький архипелаг островов, по которому гуляла в детстве с отцом: аллеи, подъездные пути, расположение нумерованных мостиков и мосточков, широкий длинный гребной канал и величественный гранитный спуск к воде. Каждый день в тот приезд она ходила по мостам с Каменного острова на Елагин, и огромный медовый луг перед классическим портиком Елагинского дворца с постоянной радостью приветствовал ее роем пчел и порханием бабочек. Июнь тогда стоял просто на удивление теплый. Редко когда и где она ощущала так остро черемуховую сладость лета. Дворец укрывал ее между колоннами от скороспелых летних дождей, ежедневно шедших в тот год, резеда дурманила ароматом. И Наташе тогда очень остро хотелось любить и быть любимой.

«Что со мной? — спрашивала она себя. — Ведь в моей жизни все правильно. Есть хороший муж, есть работа, подрастает дочка. Имеется даже юный рыцарь в виде пажа — Женя Савенко, а так хочется чего-то еще!» А чего — Наташа и сама не знала.

Она всегда любила начало лета. Ощущение солнца, пробивающегося по утрам через занавески и щекочущего лучами ее сонное лицо. Воздушные, как пачки балерин, пионы, пахучая сирень — любимые цветы, обещающие, что лето еще впереди, а значит, будут теплыми дни, короткими ночи и приблизится отпуск — блаженная пора отдыха.

Давным-давно, таким же солнечным утром, она проснулась и открыла глаза с сознанием, что ей исполнилось целых шестнадцать лет. Она лежала в постели и счастливо-бездумно разглядывала потолок. Черт его знает, какие видения вихрем проносились тогда в ее голове! Но вот раздался легкий скрип двери, и она закричала: «Внесите дары!» И, легкая как пушинка, соскочила с постели, готовая расцеловать мать и отца.

Первой в комнату вошла мама с чудесными теплыми ямочками на щеках, с мягким взглядом, с волшебным розовым свертком в руках, а за ней, как-то боком, с огромным букетом, отец. Она кинулась к ним, чтобы закружиться вместе в ветреной джиге объятий и поцелуев, но вихря не получилось. Прошелестел тихий ветерок поздравлений, и смущенно, чувствуя нечто непредсказуемое, она опустилась на постель, теребя розовую ленту подарка. Отец вышел из комнаты, а мать осторожно присела на край рядом с ней.

— Что случилось? — Тревога птицей заколотилась в груди. Рука матери скользила по ее руке, а губы проговаривали какие-то непонятные, невнятные слова. Сквозь пелену тревоги до нее доносились обрывки: «ты выросла… получать паспорт… изменить отчество… подумать и все решить…»

— Да в чем же дело? — почти закричала она.

— Папа тебе не родной отец. Настоящий живет в другом месте. Он уехал, когда ты была совсем маленькой…

— Папа? Как может папа быть мне не родной? — Наташа не могла этого принять.

А как же запах? Его родной запах, который знаком с детства? Который был с ней с тех пор, как она себя ощущала!

Когда она бывала больна, она могла и не видеть отца, но всегда чувствовала, когда он подходил к ней то с плюшевым медведем, то с ложкой лекарства, то со стаканом чаю с малиновым вареньем… А его форма, что висела в шкафу… Парадный мундир, фуражка, его кортик? Она помнила их всегда! А внешнее сходство? Отец заплетал ей косички, он ставил ей градусник, он мыл ее в ванне!

— Это дурацкая шутка?

Но мама заплакала. Наташа выскочила в кухню. Отец сидел за столиком у окна, и она вдруг впервые увидела, что он ведь не очень молод.

— Любименький! — Это было их детское слово. Он поднял голову и взглянул на нее беззащитно. Она плюхнулась ему на колени и стала покрывать поцелуями его худое лицо, сухие, но сильные руки, и тут в ее голову противной змеей вползла нелепая мысль, что она сидит на коленях не у отца, а у постороннего мужчины. Она медленно встала. Она всегда любила ласкаться к нему. Прижиматься к груди, обнимать за шею, гладить его руки…

Что теперь будет? Если он не родной, то тогда как она его будет любить? Просто как мужчину, который всего лишь старше ее на двадцать лет? Любить за то, что он для нее сделал, за то, что был к ней постоянно добр, или как-то иначе? Родство и кровь — суть инстинкта. Если родства нет, а любовь существует — то это уже не родственная любовь. Какая же получилась чепуха! Оставить все так, как есть? Но ведь она уже знает… Зачем ей сказали? Из-за каких-то дурацких юридических закавык? Она вспомнила, что мама никогда не давала ей в руки ее свидетельство о рождении. Знание — сила, но она предпочла бы не знать. Теперь получилось, что они с мамой уравнялись в правах на любовь этого человека. Но мама — его жена. А кто же теперь она, Наташа? Приемная дочь. Как противно звучит.

Наташа пошла назад в свою комнату. Ее мама стояла у окна их квартиры на первом этаже, и плечи у нее были как-то странно безвольно опущены. И Наташа поняла, что юридические закавыки, оказывается, не такая вещь, которой можно пренебречь, даже в таком серьезном случае. «Ей было нелегко сказать, — подумала Наташа, — ведь она безумно любит отца. И каково ей было наблюдать за моим прилипчивым обезьянничеством? Ведь я уже взрослая деваха, ростом выше мамы чуть не на голову!»

Наташа медленно опустилась на кровать. Мать обернулась, подошла к ней.

— Я тебя люблю, мама! — сказала Наташа и уткнулась в ее плечо. — Как это случилось? Расскажи! — бормотала она, вдыхая знакомый запах матери. — Надеюсь, ты-то мне родная?

— Родная! — Мама тоже заплакала и стала гладить ее по голове. — Маленькая моя!

— Как случилось, что папа мне не настоящий папа? — настаивала Наташа.

— Да это и произошло-то не так уж давно, — сказала мама. — Просто ты не помнишь, потому что была еще маленькой… у тебя были тогда такие чудесные шелковистые кудряшки! — Мама гладила Наташины, теперь длинные и прямые, волосы и вспоминала: — Я увидела его вот из этого самого окна, и моя жизнь оказалась решенной в ту же самую минуту…

Больше она ничего не рассказала. Настолько она любила мужа, что не могла делиться самым сокровенным ни с кем, даже с дочерью. Но в памяти ее сам собой всплыл тот день и тот час, когда в ее родном городе на Волге ударила летняя гроза, показавшаяся знамением. Мгновенно пронесясь, она оставила после себя теплые лужи, яркую зелень листьев, клочки облаков в синем небе. Гроза смыла пыль и грязь с улиц, и степной город напитался редкой для середины лета влагой. Только Волга, даже будто не заметив дождя, так же мощно несла свои воды вниз к морю. Они жили в доме на набережной. Одно окно их квартиры выходило на Волгу, два других — во двор. Пузырились на асфальте лужи, серебристые тополя шелестели листьями вслед уходящей грозе, а груженые баржи как шли, так и продолжали идти вверх и вниз по течению, ни на минуту не прерывая свою тяжелую, медлительную работу. Как щенок веселясь, сверкая на солнце боками, выскочил на простор белый глиссер. Мелькнул и понесся дальше. У Наташиной мамы тогда сжалось в сладком предчувствии сердце. Мороженщик выкатил на угол свою голубую тележку и установил свернутый из-за дождя полосатый выцветший тент.

По улице шел молодой офицер в военно-морской форме, с орденом на груди, с коричневым чемоданом в руке. Он свернул мимо мороженщика за угол и направился прямо в их двор. Мать Наташи ринулась тогда к другому окну, подхватив по дороге тряпку, которой протирала мокрые стекла. Что было сил дернула на себя фрамугу, якобы протирая стекло, чтобы не через преграду, а так, наяву посмотреть на того, кто грезился ей в мечтах.

Дом ослепил моряка ярким солнцем. Оно сияло в каждом окне, отражалось от мокрых карнизов, искрилось фонтаном капель, стекающих с подоконников. Солнце било в глаза, и мужчина перевел взгляд вниз, в тень деревьев. Обломанные грозой сучья валялись на мокром песке. Пятилетний пацан с криком вырвался из подъезда и устремился под липы, на ходу грозно взмахивая самодельной изогнутой саблей. Задушевный голос под музыку обещал, что в недалеком будущем на планете Марс будут обязательно цвести яблони. Он поднял голову и увидел: молодая женщина в окне первого этажа, напевая вслед за оркестром, стала протирать мокрые стекла. А вскоре к ней подбежала кудрявая девочка в красном платье и стала смотреть на солнце сквозь детский калейдоскоп. В трубочке задорно позвякивали разноцветные стеклышки. Вдруг она опустила трубочку и тоже посмотрела на моряка.