Страница 16 из 141
Через несколько минут путешественники снова ехали по берегу и в последний раз оглянулись на брод и на огонь, который так своевременно предостерег их об угрожавшей опасности. Вскоре по заросшей, глухой тропинке достигли они полянки, которая была когда-то обработана и занимала довольно большую площадь. Повсюду виднелись стволы старых деревьев, безжизненные, мрачно поднимавшиеся в темноте к небу и представлявшие печальное зрелище. Глубокое одиночество леса, поздний час, мрачный вид покрытого облаками неба, порывы ветра, проносившиеся по лесу, нараставшая вдруг за ними гробовая тишина, отдаленные раскаты грома, которым вторило эхо в горах, а более всего воспоминание об ужасном убийстве, заставлявшее обходить это страшное место, — все это придавало пейзажу пустынный и мрачный вид.
Когда путешественники въехали на поляну, случилось одно из тех обстоятельств, которые часто наполняют души людей в этих местах ужасом. Ветер смолк, ни один лист не трепетал; воздух, казалось, был неподвижен целую минуту. И вдруг путешественники увидели, как стройный, величественный ствол дерева, склонившись, медленно рассек воздух и упал на землю с ужасным треском. Падение дерева очень напугало женщин. Эдита сочла это событие дурным предзнаменованием. В маленьком Петре и его хозяине оно невольно пробудило грустные воспоминания. Первый, подойдя к дереву, стал его обнюхивать и потихоньку повизгивать, а Натан тотчас сказал, обращаясь к собаке:
— Да, да, Петр, ты хорошо помнишь все, хотя пять лет огромный отрезок времени для твоей маленькой головы. Именно под этим деревом убили они старую бабушку и разбили голову беспомощному ребенку. Это было страшное зрелище, которое потрясало до глубины души.
— Как? — воскликнул Роланд, стоявший рядом с Натаном, когда тот как бы про себя произносил эти слова, — как, вы присутствовали при этом кровопролитии?
— Ах, друг, — это было не первое и не последнее кровопролитие, при котором я вынужден был присутствовать. Я в это время жил в хижине, немного подальше от реки, и эти несчастные Асберны были моими соседями. Они относились ко мне не так, как следовало бы относиться соседям: напротив, смотрели на меня, по причине моей веры, неблагосклонно и часто с насмешкой и недоброжелательством отгоняли меня от своего порога. Несмотря на это, они все-таки иногда пускали меня к себе в дом ради своих маленьких детей, и когда я однажды увидел в лесу следы шайки индейцев и заметил, что они ведут к моему маленькому домику, то я решил, что, пока они поджигают мою хижину, я успею предостеречь Асберна, чтобы он мог бежать со своими детьми и скотом, пока еще есть время, в ближайшую крепость, которая состоит, как вам известно, под начальством полковника Бруце. Так я и поступил. Но они не поверили моему рассказу и осмеяли меня. Уже и тогда многие были недовольны тем, что совесть моя не позволяет мне убивать индейцев, как убивают они. И они не послушались меня и прогнали меня от своего порога. Когда я понял, что эти бедные люди как бы околдованы и сами себя толкают к погибели, я помчался к полковнику Бруце, рассказал ему все и посоветовал тотчас же отправиться с сильным конным отрядом к тому месту, чтобы прогнать индейцев. Но в крепости меня приняли не лучше, а пожалуй, даже хуже, чем у Асбернов. Я пришел в отчаяние и решил уйти в леса и спрятаться и больше не возвращаться к реке, чтобы не видеть убийств. Не мог я присутствовать при убийстве бедных женщин и детей, а помешать этому убийству я был не в состоянии. Все-таки мне пришло в голову, что если индейцы не найдут меня в моей хижине, то спрячутся где-нибудь вблизи, будут ждать моего возвращения и, таким образом, отложат нападение на жилище моего соседа, что дало бы мне время еще раз побывать там и предостеречь его от опасности. Эта мысль так крепко засела у меня в голове, что я собрался и, взяв с собою маленького Петра, побежал сюда. Когда мы пришли на это поле, Петр почуял, что индейцы уже находятся вблизи нас. Ты не знаешь маленького Петра, друг! Он замечательно чутко умеет выследить индейцев. Вот и теперь: слышишь, как он повизгивает и обнюхивает траву? Если бы я не был уверен, что он вспоминает теперь это кровавое место и злодейство, которое когда-то произошло здесь, то по его визгу предположил бы, что где-нибудь поблизости находятся индейцы. Так и тогда: едва я успел спрятаться в маис, который в то время возвышался здесь, как услышал ужасный, пронзительный крик, которым кровожадные существа, окружив дом, будили испуганных жителей… Я не хочу разрывать сердце рассказом о том, что я видел и слышал тогда. Странное было зрелище! Не было заметно никакого движения; даже животные, казалось, находились в оцепенении, дворовая собака спала так крепко, что враги смогли наносить хвороста и сухих листьев в сени и подожгли его раньше, чем кто-либо догадался об опасности. Только тогда, когда пламя стало пробиваться отовсюду, раздался воинственный клич. Проснувшиеся люди увидели вокруг себя только шавниев, скачущих у пламени. Тогда, — продолжал Натан, и голос его дрогнул, и он стал говорить тише, так что только Роланд один мог слышать его, — тогда, друг, мужчины, женщины, дети выскочили из дому, — винтовки стали стрелять, томагавки звенели, ножи блестели, а крики и рев были так ужасны, что сердце леденело, слыша их… О! Ты не знаешь, что приходится видеть тем, кто проводит жизнь в соседстве с владениями индейцев. В то время как они убивали самых сильных, я видел, как самые слабые из них — бабушка с младшим ребенком на руках — бросилась бежать, чтобы спрятаться в маис, но успела добежать вот до этого дерева, которое только что свалилось, как будто хотело напомнить мне о том событии. Я видел, как индеец догнал ее и уложил на месте своим томагавком, потом выхватил ребенка из рук умирающей женщины и раздробил его тем же окровавленным топором…
— А вы, — воскликнул Роланд, грубо схватив рассказчика за ворот, потому что хладнокровие Натана приводило его в ярость, — вы, несчастное создание, вы стояли здесь и дозволили умертвить ребенка!
— Друг, — как всегда кротко отозвался Натан, немного озадаченный неожиданным нападением, — не будьте несправедливым! Если бы мне было так же легко проливать кровь, как и тебе, даже тогда я все-таки никак не мог бы спасти бедного ребенка, потому что у меня не было винтовки, я был безоружен. Я забыл сказать тебе, что полковник Бруце, когда я рассказал ему о дикарях, отнял у меня ружье, назвал меня бабой и прогнал из крепости безоружным. Конечно, он был не прав, забрав у меня оружие, которым я добывал себе пропитание, и тем более был не прав, что это стоило жизни ребенку, потому что, когда я стоял в маисе и видел большого грубого индейца, убивающего ребенка, — я не дал бы ему совершить это кровавое дело, если бы только оружие было у меня в руках, хотя и сам не знаю, что бы я предпринял тогда!
— Я так и думал, — сказал Роланд, отпуская Натана. — Ни одно человеческое существо, даже самая трусливая баба, не могло бы, держа оружие в руках, не употребить его в дело при таких обстоятельствах. Но вы все-таки хоть что-нибудь сделали?
— Друг, я сделал все, что мог тогда сделать. Я выхватил ребенка из рук индейца и бросился бежать, надеясь, что дитя, как бы оно ни было тяжело ранено, может быть еще спасено. Но не успел я отбежать и мили, как ребенок умер у меня на руках. Я с головы до ног был облит кровью. Это было прямым укором для полковника Бруце, который приехал со своими людьми к переправе, чтобы проверить мой рассказ. Когда я ушел из крепости, он не мог успокоиться — а вдруг я сказал правду? И вскоре он убедился, что мой рассказ — сущая правда, потому что в жилище Асбернов он не нашел ничего, кроме трупов и пожарища. Ни один из членов семьи не спасся.
— А отомстили за них? — спросил Роланд мрачно.
— Да, потом из четырнадцати разбойников одиннадцать были убиты еще до рассвета: преследователи настигли их там, где они разложили свои костры. Что касается трех остальных, которым удалось уйти, то о них было известно от пленных, которые возвращались от индейцев. Только одному из них удалось добраться до своих, остальные же погибли, неизвестно как, в лесу. Однако, — заметил вдруг Натан, — маленький Петр беспокоится более обыкновенного. Ему никогда не нравилось это место… Я знавал людей, которые утверждали, что собака чует присутствие духов.