Страница 24 из 30
Иными словами, не будь разведчика Гриффина, статья Гана и Штрассманна пролежала бы в редакционной папке месяц-другой, а потом на неё и вовсе наложили бы запрет. И кто знает, стали бы американцы тратить силы и средства на создание оружия из урана? И бомбардировать Хиросиму и Нагасаки тогда, глядишь, не имело бы смысла!
Как бы там ни было, но скорость опубликования атомной статьи кажется просто необыкновенной. Уже 6 января 1939 года журнал с сообщением Гана и Штрассманна получили подписчики Москвы и Ленинграда. Советские физики тоже узнали о том, что цепная ядерная реакция возможна.
«Впрочем, — вспоминал Исай Гуревич, — в те дни слово «цепная» у нас ещё не было в ходу. Мы говорили «незатухающая»».
Георгий Флёров добавлял:
«Конечно, Игорь Васильевич тотчас решил, что мы просто обязаны воспроизвести опыты Гана и Штрассманна. Поручил он эту задачу Косте Петржаку, то есть Константину Антоновичу Петржаку, и мне. К этому времени, хоть мы с ним и работали в разных институтах (Петржак — в Радиевом, а я — в Физтехе), мы уже хорошо сработались, вместе делали приборы, и у нас была ионизационная ка. мера, был усилитель.
Мы нанесли на пластину камеры окись урана, поставили счётчик рядом с источником нейтронов, и сразу на осциллографе — всплески! Все приходили смотреть, впечатление — потрясающее: экран, на нём — мелкий частокол от альфа-частиц, и среди них возникает мощный импульс, взрыв! Один, другой, третий — мы даже почти ощущали эти взрывы, этот распад».
К этому времени уже вовсю шли работы на циклотроне, отлаженном группой энтузиастов под руководством Игоря Курчатова.
Первое исследование на заработавшем ускорителе было выполнено сотрудниками Радиевого института А.П. Ждановым и Л.В. Мысовским. Затем группа работников РИАНа во главе с его директором академиком В.Г Хлопиным впервые в СССР исследовала химический состав радиоактивных осколков, возникавших при облучении нейтронами ядер урана.
Впрочем, особое впечатление производили тогда даже не сами работы, а тот факт, что циклотрон Радиевого института наконец-то заработал! И 8 мая 1939 года Президиум Академии наук постановил:
«За освоение циклотрона и успешное проведение на нём работ премировать группу сотрудников РИАНа СССР: профессора И.В. Курчатова — 2500 руб...…».
Деньги по тем временам немалые! Таким образом, справедливость восторжествовала, и «укротитель ускорителя», как стали называть Курчатова коллеги, всё-таки получил заслуженную награду.
Итак, циклотрон РИАНа был «освоен». А ускоритель ЛФТИ всё ещё продолжали сооружать. Работы по-прежнему шли не слишком торопливо. В конце сентября 1939 года приступили к возведению здания, где предстояло установить ускоритель. Дом этот будут строить долго — около полутора лет.
И всё же настроение у советских атомщиков было приподнятое. Что с того, что цепную ядерную реакцию открыли за рубежом? Физика в ту пору была наукой интернациональной, ведущие учёные из разных стран мира хорошо знали друг друга. Конечно, в глубине душе физтеховцы завидовали успеху немецких первооткрывателей, но при этом…
Георгий Флёров однажды высказался так:
«Не мы сделали это открытие, а радовались так, будто сделали его сами. Потому что оно было венцом всей предыдущей эры нейтронной физики. Мы этого ждали. И наш курчатовский семинар, пожалуй, три четверти своих дел, мыслей, дискуссий переключил на физику деления — на обсуждение будущих работ: что делать, как делать, с чего начать».
С Флёровым соглашался и Гуревич:
«На всех нас в этом открытии самое сильное впечатление произвели данные о том огромном количестве энергии, которая высвобождается при каждом акте деления ядра урана… Все мы, начиная с самого Курчатова, принялись тогда мечтать и считать, какие запасы этой энергии рассеяны в земной коре, сколько сотен и тысяч Днепрогэсов эта энергия заменит, какие она богатства принесёт государству».
Но одно дело — мечтать, а совсем другое — воплощать свои мечтания в действительность. Флёров говорил:
«Мы… изучали деление урана. А уран-то — вернее, азотнокислый уранил — мы покупали в магазинах фотопринадлежностей. Ведь практически было всего две сферы его применения: в медицине что-то лечили „урановым вином,“, и ещё азотнокислый уранил входил тогда в состав вираж-фиксажа, которым усиливали и подкрашивали изображения на фотокарточках.
О тоннах урана, нужных для опыта, мы и думать тогда не могли… И принялись за «добычу» урана — накупили в фотомагазине вираж-фиксаж, стали его прокаливать в печке, получалась окись. Её надо было толочь в ступке и смешивать с шеллаком, чтобы вышла клейкая суспензия. Шеллак растворялся спиртом. Мы к тому же боялись надышаться радиоактивной пыли и поэтому ещё до прибавления шеллака всё время, пока толкли уран, подливали спирт в ступку, чтобы уран не пылил. Делали мы всё это в маленькой фотокомнате. Вентиляции никакой там не было. Жарко. Душно…».
В таких вот (далеко не самых комфортных) условиях изучали тогда уран ленинградские физики. Никакого «плана исследований» у них не было. Читали в научных журналах о том, что делается в этом направлении за рубежом, обсуждали прочитанное на семинарах и ломали головы над тем, как (по словам Флёрова) «исследовать цепные реакции деления дальше». И ещё анализировали «все возможные способы и тупики, в которые заходили».
И вдруг все урановые проблемы неожиданно отодвинулись в сторону, и все вокруг заговорили о событии, которое сильно взволновало значительную часть научной общественности страны Советов.
Выбор главных приоритетов
В начале 1939-ого удивительная новость пришла из Германии. В книге Вальтера Кривицкого «Я был агентом Сталина» о ней сказано так:
«12 января 1939 года на глазах всего дипломатического корпуса состоялся демонстративный дружеский разговор между Гитлером и новым советским послом. Неделей позже в лондонской „Ньюс кроникл“ появилась заметка о готовящемся сближении между нацистской Германией и Советской Россией. Эта заметка была немедленно помещена на видном месте в „Правде“…
В первых числах февраля выяснилось, что Москва договорилась о продаже нефти только Италии, Германии и странам, дружественным оси Рим — Берлин. Впервые за всю свою историю Россия прекратила продажу нефти частным иностранным компаниям. Эта новая политика означала поставку жизненно необходимых материалов Италии и Германии в случае войны с Великобританией и Францией».
Беседы германского рейхсканцлера с дипломатами научную общественность страны Советов не очень интересовали. А вот сообщение о том, что на начало 1939 года назначены выборы новых членов Академии наук, вызвало среди учёных большое оживление.
На финише 1938-го началось выдвижение кандидатов в академики и члены-корреспонденты. В числе претендентов были и два профессора из ЛФТИ — Алиханов и Курчатов.
В результате тайного голосования в Академию прошёл Абрам Алиханов — он стал членом-корреспондентом. Кандидатуру Игоря Курчатова забаллотировали — седовласые академики не нашли в нём тех необходимых качеств, которые дают право быть допущенным в узкий круг избранных.
Как отнёсся отвергнутый кандидат к такому повороту событий?
Конечно же, ему было обидно. Ведь его не просто «не избрали»! Предпочтение было отдано его коллеге — человеку, который занимался теми же атомными делами, то есть его постоянному сопернику!
Однако жизнь продолжалась. Очень скоро многочисленные сбои, то и дело возникшие при сооружении циклотрона, заставили забыть прошлые обиды. 24 января 1939 года Алиханов и Курчатов написали письмо главе советского правительства Молотову.
Письмо содержало жалобы. На «Президиум Академии наук». На «наркомат машиностроения (НКМ)», в ведении которого всё ещё находился Ленинградский физтех. И даже на «Госплан СССР». Все перечисленные учреждения дружно препятствовали скорейшему завершению строительства циклотрона ЛФТИ, о чём авторы послания и сообщали председателю Совнаркома: