Страница 20 из 30
На освободившийся пост заместителя наркома тяжёлой промышленности назначили Михаила Первухина.
В марте 1938 года в Москве состоялся очередной 10-дневный процесс по делу Рыкова, Бухарина, Крестинского (бывшего посла СССР в Германии), Ягоды и других. 13 марта все главные обвиняемые были расстреляны.
А накануне, 12 марта, Гитлер захватил Австрию, «присоединив» её к Великой Германии. Всем стало ясно, что на этом фашизм не остановится.
Человечество в тревоге замерло, ожидая самого худшего.
Все понимали, что мир стоит на пороге войны.
В тиши физических лабораторий тоже царила атмосфера напряжённого ожидания. Учёные, дерзнувшие заглянуть в глубины атома, давно поняли, что и они стоят на пороге — на пороге величайших открытий!
Предчувствия физиков выплескивались на страницы научных журналов. Количество публикаций стремительно росло. Так, если в 1931 году американский журнал «Physical Review» напечатал 27 статей об атомном ядре, а в 1934-ом «атомные» статьи составляли четверть от общего числа, то уже в первой половине 1938 года ядерной тематике было посвящено две трети от общего числа опубликованных материалов.
Физики-ядерщики спешили поведать всему миру о том, какие удивительные тайны природы они сумели раскрыть, какие головоломные загадки атомного ядра им удалось разгадать.
Славную когорту ядерных «разгадывателей» возглавляли нобелевские лауреаты: Нильс Бор в Дании, Джордж Томсон и Джеймс Чедвик в Великобритании, Ирен и Фредерик Жолио-Кюри во Франции, Гарольд Юри в Соединённых Штатах Америки, Вернер Гейзенберг в Германии.
В СССР Нобелевских лауреатов тогда ещё не было, зато физика (как, впрочем, и все другие науки) с гордостью называлась «советской».
В Германии она была объявлена «арийской».
В Италии учёных-ядерщиков тоже стремились окрасить в цвет фашистской идеологии — коричневый.
В сентябре 1938 года режим Муссолини принял жёсткие антисемитские законы, и очень многим итальянцам пришлось всерьёз задуматься о своей дальнейшей судьбе. К их числу относился и Энрико Ферми — он был женат на Лауре Капон, происходившей из известной в Риме еврейской семьи. Талантливейшему физику не оставалось ничего иного, как бежать из страны. Но сначала ему предстояла поездка в Швецию — для получения Нобелевской премии.
Премия имени знаменитого шведского промышленника Альфреда Нобеля (того самого, что в 1867 году изобрёл динамит), была присуждена Энрико Ферми «за доказательство существования новых радиоактивных элементов, полученных при облучении нейтронами, и связанное с этим открытие ядерных реакций, вызываемых медленными нейтронами».
На церемонии награждения, состоявшейся в декабре 1938 года, Ферми вместо того, чтобы приветствовать шведского короля фашистским салютом, обменялся с ним рукопожатием. Итальянские газеты тотчас подвергли поступок учёного жесточайшей критике. Но Нобелевского лауреата это уже не волновало — он плыл за океан.
В Соединённых Штатах (в соответствии с существовавшими тогда правилами в отношении эмигрантов) Ферми пришлось пройти процедуру проверки умственных способностей. Ему предложили сложить 15 и 27, а также разделить 29 на 2. Учёный, только что получивший самую престижную научную премию, с задачками на сложение и деление, конечно же, справился.
А в Советском Союзе в это время вынашивались грандиозные планы по строительству социализма в одной отдельно взятой стране. Крохотулечные атомы, которые невозможно было ни рассмотреть, ни пощупать, в планы этого эпохального строительства, разумеется, не входили. Поэтому советским учёным-ядерщикам, если им требовалось «сложить» какое-нибудь здание для своих хитрых приборов или «разделить» финансовый поток так, чтобы какая-то его часть пошла на научные цели, всякий раз приходилось обращаться за разрешением к властям.
Вот и сотрудники Ленинградского физико-технического института, решившие завести у себя ускоритель, вынуждены были обратиться к главе советского правительства Вячеславу Молотову.
Послание главе Совнаркома
5 марта 1938 года ленинградские физики направили главе Совета Народных Комиссаров письмо с просьбой:
«… предложить Наркоммашу СССР, в ведение которого мы сейчас перешли, создать все условия для окончания строительства циклотрона в ЛФТИ к 1 января 1939 года».
Поскольку в циклотронах Молотов разбирался не лучше, чем в невидимых глазу атомах, просьбу ленинградцев он переадресовал главе Комиссии советского контроля Станиславу Коссиору. Сопроводив переправлявшееся письмо недоумённым вопросом: «Что ответить?».
Успел ли Станислав Викентьевич дать Вячеславу Михайловичу какие-нибудь разъяснения, о том свидетельств не сохранилось. Зато доподлинно известно, что весной 1938 года Коссиор был арестован, объявлен врагом народа, а в начале 1939-го расстрелян.
Исчезновение с политической арены «главного советского контролёра» никого не удивило. Такие были времена — в вопросах атомной физики мало кто разбирался, зато врага умели распознать в каждом!
Впрочем, однозначного отношения к загадкам, таившимся в атомных ядрах, не было тогда даже среди самих учёных-физиков. Так, выступая на сессии Академии наук, состоявшейся в марте 1938 года, заведующий физической лабораторией Радиевого института (РИАНа) профессор Лев Владимирович Мысовский сказал, что новейшие данные об атомном ядре…
«… показывают нам, насколько наивны наши прежние представления о возможности использования ядерных реакций для того, чтобы получить в наше распоряжение мощные источники энергии».
С Мысовским не согласился другой профессор, Игорь Евгеньевич Тамм, который заявил:
«Я бы сказал, что действительно наивна мысль о том, что использование ядерной энергии является вопросом пяти или десяти лет. Предстоит громадная колоссальная работа. Но я не вижу никаких оснований сомневаться сейчас в том, что рано или поздно проблема использования ядерной энергии будет решена».
Итак, заспорили два профессора: Мысовский и Тамм. Оба уважаемые. И у каждого — своя точка зрения! Один утверждал: «Внутриатомной энергией человеку в ближайшее время не овладеть!», другой, не соглашаясь, убеждённо заявлял: «Овладеем!».
Кому верить?
На подобный вопрос в Советском Союзе отвечали тогда, не задумываясь:
— Верить следует лишь вождю всех времён и народов! И в неизбежную победу марксистско-ленинского учения!
На все остальные вопросы всегда готово было дать ответ специальное ведомство, которое не сомневалось ни в чём и никогда — НКВД. Его сотрудники любого человека видели, что называется, насквозь.
А уж о том, что представляют собой советские учёные, чекисты знали как никто другой.
В частности, им было прекрасно известно, что Лев Владимирович Мысовский окончил в 1914 году Петербургский университет, где и остался работать. По его инициативе в Государственном Радиевом институте были начаты первые в стране работы по изучению космических лучей. Под его руководством сооружался первый в стране и в Европе циклотрон. Политикой профессор Мысовский не занимался. Поэтому, по мнению энкаведешников, был наш человек! Свой в доску!
А вот профессор Игорь Евгеньевич Тамм являлся личностью весьма подозрительной! До революции учился в Эдинбургском университете, то есть у англичан, у капиталистов. Причём поехал к ним не один, а с другом детства, однокашником по гимназии Борисом Гессеном. Тем самым, что в 1936 году был объявлен врагом народа и расстрелян! За рубежом Тамм пробыл недолго — всего год. Вернувшись в Россию, в 1918 году окончил Московский университет. И увлёкся политикой — был избран депутатом I съезда Советов. Но… от фракции меньшевиков! С 1919 года преподавал в Таврическом университете — в то самое время, когда Крымом правил барон Врангель.
Стоило к этим биографическим данным профессора Тамма добавить то, что его родной брат был арестован и осуждён, как сразу возникали резонные вопросы: наш ли человек — этот гражданин с такой явно не нашей фамилией Тамм? Где ему следует находиться, здесь — на свободе? Или там — в местах не столь отдалённых?