Страница 15 из 30
Открытия физиков Римской школы во главе с Энрико Ферми рождало желание, очень распространённое тогда в Советском Союзе: догнать и перегнать! И лаборатория Курчатова с энтузиазмом углубилось в исследования атомных ядер.
Из воспоминаний Исая Гуревича:
«Тогда, начиная с 1935 года, у нас изучалось замедление нейтронов в различных сферах и взаимодействие их с ядрами различных элементов. Удивительно детские с виду эксперименты…
На лестничной площадке стоял бак с парафином, и в нём — источник нейтронов. Экспериментатор вставлял в бак «мишень» — листик индия или серебра. Потом выхватывал мишень и бежал что есть силы по коридору — за угол: там стоял счётчик. Ставили его за углом, чтобы на него не попадало излучение источника. Бежать надо было со всех ног, потому что время жизни наведённой радиоактивности очень коротко — около 20 секунд. Бегали все. Игорь Васильевич тоже охотно бегал, хоть и не очень ловко».
Другой участник тех далёких событий, Венедикт Джелепов, нарисовал похожую картину:
«Нейтронная физика благодаря знаменитым работаем школы Ферми по замедлению и захвату нейтронов проходила стадию своего первого расцвета И Курчатов со свойственной ему увлечённостью и энергией занимался со своими сотрудниками разнообразными исследованиями с нейтронами. Часто его можно было видеть мчащимися по коридору с мишенью, облучённой нейтронами, в руках».
К тому времени Курчатов написал книгу об атомах и их ядрах. Николай Власов, тогда ещё студент, вспоминал:
«По его книге «Расщепление атомного ядра», изданной в 1935 году, мы начинали изучение ядерной физики».
С выходом этой монографии связано забавное событие, о котором рассказал Исаак Кикоин:
«В начале 30-х годов мне понадобилось облучать альфа-частицами алюминиевый порошок, который служил источником позитронов (это было вскоре после открытия Жолио-Кюри искусственной радиоактивности). Для этой цели я использовал ампулу с радоном, которая была закрыта тонким слюдяным окошком, На слюде помещался облучаемый образец. Чтобы избежать опасности утечки радона, ампула помещалась в другой комнате, которая неизменно запиралась.
Одна. жды по какой-то случайности комнату не закрыли, и кто-то вошёл в неё. В результате слюдяное окошко ампулы было порвано. Сразу же защёлкали счётчики во всех лабораториях института. Поднялась паника. Немедленно были приняты меры: открыли все окна, включили всю наличную вентиляцию. Через несколько часов «авария» была ликвидирована и счётчики пришли в норму».
Однако Абрам Фёдорович Иоффе, у которого, по словам Кикоина, «была сильно развита боязнь радиоактивных излучений», создал специальную комиссию во главе с Курчатовым «для выяснения причин и определения последствий». Комиссия установила, что ничего особо страшного не произошло:
«Подсчёт показал, что даже если бы продукты распада всего радона ампулы (с периодом распада 29 лет) осели на поверхности здания института, то радиоактивность оказалась бы на порядок меньше естественного фона, Комиссия составила соответствующий акт и доложила А.Ф. Иоффе, который после этого успокоился. Однако в течение нескольких месяцев об этом событии не раз вспоминали. Это было отражено в одном из очередных капустников в институте».
А Курчатов подарил виновнику переполоха Кикоину свою только что вышедшую книгу о ядерной физике:
«На подаренной мне монографии Игорь Васильевич сделал следующую надпись: „Дорогому Исааку на добрую память. В книге много недостатков. Ты их сам заметишь; укажу только на один, который может от тебя ускользнуть: ничего не написано об ампулах для α-частиц и их коварных свойствах. 20.IV.1935 г. И.В. Курчатов“».
Наступил год 1936-ой. В Европе громыхнул очередной громовой раскат: 19 июля 1936 года в радиоэфире прозвучала фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо». Это был условный сигнал к началу мятежа генерала Баамонде Франсиско Франко. В Испании началась гражданская война.
В Советском Союзе в это время шли повальные аресты. Людей сажали уже сотнями и повсеместно.
В августе 1936 года начался первый публичный процесс по делу врагов народа Каменева, Зиновьева и их приспешников. Накануне открытия суда был обнародован декрет, который восстанавливал право главы Советского государства на помилование.
Утром 24 августа все 16 человек подсудимых были приговорены к расстрелу. А уже вечером было объявлено, что Советское правительство «отклонило апелляцию о помиловании со стороны, осуждённых», и что «приговор приведён в исполнение».
Вскоре произошли изменения и в Наркомате внутренних дел — Генриха Ягоду сменил Николай Ежов.
Репрессивный каток прошёлся и по рядам учёных. Научная общественность страны Советов была ошеломлена арестом директора института Физики МГУ Бориса Михайловича Гессена. Учёного взяли 22 августа. Через четыре месяца (20 декабря) — «за участие в контрреволюционной террористической организации и подготовку теракта» — его расстреляли.
На фоне этого трагического события нелицеприятная критика, которой подвергся Ленинградский физико-технический институт, воспринималась как небольшая житейская неприятность. Из-за которой, как говорил потом Анатолий Александров, учёным-ядерщикам стало всего лишь «очень сложно» работать:
«Очень сложно было в то время развивать в Физтехе работы по ядерной физике. В 1936 году была собрана специальная сессия Академии наук, где наш институт критиковали за то, что в нём ведутся «не имеющие практической перспективы» работы по ядерной физике».
Обвинение было серьёзное. Работать, не имея «перспективы», — это же явное вредительство. Академик Иоффе с трудом отбивался от наседавших на него физиков-ортодоксов, защищая право лабораторий ЛФТИ (в том числе и ядерных) работать по-прежнему — так, как работали раньше.
И физтеховцы продолжали трудиться.
Летом 1936 года на дипломную практику к профессору Алиханову пришёл студент Ленинградского политехнического института. Это был Венедикт Джелепов:
«Алиханов представил меня Игорю Васильевичу…
Особое впечатление тогда на меня произвели большие тёмно-каштановые, очень лучистые глаза Курчатова и очаровательная, немного лукавая улыбка. Позднее мне пришло на память образное высказывание М. Горького о глазах А. Белого, что «о них можно было зажигать спички». Свет глаз Курчатова обладал именно такой силой. Роста он был высокого, плечист, общим сложением чем-то напоминал Маяковского».
Как уже говорилось, у Алиханова и Курчатова в ЛФТИ были свои лаборатории. Каждый руководитель славился своими методами подбора сотрудников. О том, по какому принципу подбирал людей Игорь Васильевич, рассказал Анатолий Александров:
«Он всегда считал, что нужно всякое творчество втягивать в сферу своей деятельности… Способность эта была у него всегда, причём ещё в Физтехе эта черта у него проявилась очень сильно. Ведь в составе его лаборатории были люди, много было таких людей, которых никто бы из нас — ни я, ни Пал Палыч Кобеко — не взяли бы к себе в лабораторию. А они у него работали».
На эту черту характера Курчатова обращали внимание даже те, кто работал под его началом. Александров свидетельствовал:
«Они возмущались против Курчатова. Потому что, в конце концов, они соображали, что они находятся на каких-то таких ролях, так сказать, роботов в работе.
Я помню, несколько сотрудников курчатовской лаборатории прибежали в нашу лабораторию. И вдруг они начали говорить, что вот, Курчатов, он всех подчиняет… Как только они кончили этот разговор и ушли, Кобеко сказал:
С г… сливки снимает!
Это было чётко сформулировано положение в этой ситуации. И это действительно было так. Это была редкостная одарённость».
Но, несмотря на подобные трения в коллективе курчатовской лаборатории, вскоре его сотрудники образовали так называемый «нейтронный семинар». С целью более углублённого постижения вопросов ядерной физики. Как утверждал потом Исай Гуревич, это было…