Страница 7 из 13
– Мало же вы их знаете, этих лавочников, а я знаю вдоль и поперек. Пять процентов он от вас примет и будет думать: а сколько вы прикарманили? И вполне естественно.
Итен понизил голос:
– Вы предлагаете мне надувать человека, у которого я работаю?
– Где же тут надувательство? Он ничего не теряет, а вы немножко подрабатываете. Подрабатывать каждый имеет право. Марджи мне говорила, что вы малый не промах.
– Тьма какая! – сказал Итен.
– Да нет. Просто у вас шторы спущены. – Принюхиванье донесло сигнал опасности – так суетится мышь, чуя запах проволоки в мышеловке и аромат сыра. – Знаете что, – сказал Биггерс, – вы подумайте на досуге. Может, и подбросите нам кое-какие заказы. А я в следующий свой приезд к вам загляну. Я каждые две недели сюда езжу. Вот моя карточка.
Рука Итона не протянулась. Биггерс положил карточку на холодильник.
– А вот это скромный сувенир, который мы дарим нашим новым друзьям. – Он вынул из бокового кармана бумажник – дорогой, красивый, мягкой кожи. Бумажник лег на белую эмаль рядом с карточкой. – Недурная вещица. С отделениями для водительских прав и для клубной карточки.
Итен молчал.
– Так я загляну недели через две, – сказал Биггерс. Подумайте. А мне здесь непременно надо быть. Свидание с Марджи. Хороша бабенка. – И не дождавшись ответа: – Не провожайте меня. До скорого. – Потом вдруг подступил к Итену вплотную. – Не валяйте дурака. Все так делают, – сказал он. – Все! – И вышел быстрыми шагами, бесшумно притворив за собой дверь.
В темной тишине Итену была слышна глухая воркотня трансформатора для неоновых трубок в холодильнике. Он медленно повернулся к своей тесно сидящей, многоярусной аудитории.
– Я считал вас друзьями! А вы хоть бы пальцем шевельнули в мою защиту. Вероломные устрицы, вероломные пикули, вероломная мука для оладий. Не слыхать вам больше про одинокума. Интересно, что сказал бы Франциск Ассизский, если бы его укусила собака или птичка накакала бы ему на макушку? Поблагодарил бы: «Спасибо, уважаемый пес, grazie tanto[4], синьора птичка»? – Он повернул голову, услышав стук, грохот, барабанную дробь в дверь с переулка, и быстро прошел через кладовую, ворча на ходу: – Отбоя нет. Когда открыто, и то спокойнее.
Ввалился Джой Морфи, держа руку у горла.
– Ради господа бога! – простонал он. – На помощь!.. Или дайте хотя бы пепси-колы, ибо – ох! – весь пересох. Почему здесь такая темнотища? Или очи мои поразила слепота?
– Шторы спущены. Чтобы жаждущим банкирам было неповадно сюда бегать.
Итен подошел к холодильнику, достал оттуда заиндевевшую бутылку, сорвал с нее колпачок и полез за второй.
– Я, пожалуй, тоже выпью.
Джой-бой прислонился к освещенному стеклу и отпил сразу полбутылки.
– Эх! – сказал он. – Кто-то забыл свою казну. – И взял бумажник с прилавка.
– Это скромный подарочек от коммивояжера «Б.Б.Д. и Д.». Старался перехватить кое-что из наших заказов.
– Видно, есть из-за чего стараться. Он вас не орешками угостил. Эта вещь не из дешевеньких. Даже с вашей монограммой – золотом.
– Вот как?
– Вы разве не видели?
– Да он только что ушел.
Джой просунул пальцы между кожаными боками бумажника и стал перебирать прозрачные целлофановые отделеньица для документов.
– Скорей вступайте в какой-нибудь клуб, – сказал он. Потом открыл задний кармашек. – Вот это называется чуткий подход. – Он извлек оттуда зажатую между указательным и средним пальцем двадцатидолларовую бумажку. – Я чувствовал, что «Б.Б.Д. и Д.» ведут осаду нашего города, но чтобы сразу двинуть танки!.. Да! Такой сувенирчик не забудешь.
– Это в самом деле там лежало?
– Что же, я, что ли, подсунул?
– Джой, слушайте! Этот тип обещает мне пять процентов от каждого заказа, переданного их фирме.
– Шика-арно! Вот и разбогатеете, и давно пора! Если обещает, значит, сделает. Выставляйте кока-колу. Ради такого дня.
– Неужели вы считаете, что я должен пойти на…
– А что тут плохого? Ведь цены не повысятся? И кто от этого теряет?
– Он не велел говорить Марулло, не то Марулло подумает, будто я получаю больше.
– Ну, само собой. Хоули, да что с вами? Совсем рехнулись? Это, наверно, освещение такое. Физиономия у вас какая-то зеленая. А я тоже позеленел? Уж не собираетесь ли вы отказываться?
– Я еле удержался, чтобы не дать ему пинка в зад.
– Ну кто еще на такое способен? Только вы да динозавры.
– Он сказал, все так делают.
– Нет, не все. Потому что не всем удается. Считайте, что вам здорово повезло.
– Это нечестно.
– Почему? Кому это во вред? Что тут противозаконного?
– Значит, вы бы согласились?
– Согласился? Да я стал бы на задние лапки, только дайте! В нашем деле все лазейки закрыты. В сущности говоря, если ты простой банковский служащий, а не директор, так для тебя любое ухищрение противозаконно. А вас я решительно не понимаю. Что вы тут мудрите? Если бы вы обирали вашего Альфио, я бы сказал, что это не совсем порядочно. Но ведь дело обстоит не так. Вы оказываете им любезность, они оказывают вам. А их любезность эдакая хрустящая, зелененькая. Не будьте идиотом. У вас жена, дети – надо и о них подумать. Воспитание детей что-то не дешевеет, и не предвидится, чтобы подешевело.
– Пожалуйста, уйдите отсюда.
Джой Морфи со стуком опустил на прилавок недопитую бутылку.
– Мистер Хоули… Нет!.. мистер Итен Аллен Хоули, – ледяным тоном сказал он. – Если вы думаете, что я способен совершить бесчестный поступок или вас на это подтолкнуть, подите вы знаете куда!
Джой с величественным видом зашагал к дверям кладовой.
– Да нет, я не то хотел сказать. Совсем не то. Джой! Честное слово! Просто у меня сегодня и без того тяжелый день, то одно, то другое. И потом – этот ужасный праздник. Ужасный праздник!
Морфи остановился.
– То есть как? А, да! Понимаю. Я все понимаю. Вы верите мне?
– И так каждый год, с раннего детства… только год от году мне все тяжелее, потому… наверно, потому, что понятнее. Я слышу эти слова, и в них звучит такое одиночество: «Lama sabach thani»[5].
– Знаю, Итен, знаю. Но теперь уже скоро, уже недолго осталось, Итен. Забудьте мою вспышку, ладно?
И железный пожарный колокол ударил на башне ратуши – один-единственный раз.
– Кончилось, – сказал Джой-бой. – Теперь все, до следующего года. – Он тихонько вышел в переулок, без стука притворив за собой дверь.
Итен поднял шторы и снова открыл лавку, но торговля в эти часы шла вяло, – несколько картонок молока и кирпичиков хлеба ребятишкам, маленькая баранья отбивная и банка зеленого горошка мисс Борчер к ужину. Люди просто не показывались на улице. За последние полчаса, пока Итен прибирал перед закрытием, к нему никто даже не заглянул. И он запер лавку и уже вышел на улицу, как вдруг вспомнил, что ничего не взял для дома. Пришлось вернуться, набрать две бумажные сумки всяких продуктов и снова все запереть. Ему хотелось спуститься к набережной, поглядеть, как серые волны колышутся там среди свай пристани, вдохнуть запах морской воды, поговорить с чайкой, которая – клюв по ветру – стояла на буйке. Он вспомнил стихотворение одной поэтессы, когда-то давным-давно пришедшей в экстаз при виде скользящей спирали чайкиного полета. Стихотворение начиналось так: «В тоске иль в счастье крылами веешь, стихии дочь?» Вопроса этого поэтесса так и не выяснила, да, вероятно, и не стремилась выяснить.
С двумя тяжелыми сумками в руках, полными праздничных закупок, было не до прогулки. Итен усталыми шагами прошел по Главной улице и свернул на свою Вязовую к старинному дому семьи Хоули.
4
большое спасибо (итал.)
5
Господи, зачем Ты меня оставил! (древнееврейск.)