Страница 7 из 24
Роська, красный от недавнего напряжения, побледнел, захлопал глазами часто-часто. А брови Добри сдвинулись так плотно, что лоб заболел.
— Ты… — протянул сын плотника.
— Ты? — отозвался отрок.
Роська был на полголовы выше Добри. Такой же светловолосый, только глаза не голубые, а серые. На лице несвойственная городу простота, костяшки пальцев перебиты и кровоточат. Зато румянец густо заливает щеки, хотя сам бледный, как льняное полотно. На мальчишке белоснежная рубашка, новые порты, впрочем, одежда уже покрыта изрядным слоем пыли, кое-где порвана.
Добря почувствовал, как закипает кровь, как неприятно сжимается в животе. К уголкам глаз подступили слезы, и он постарался не моргать, чтобы предательские капли не выдали досаду. Роська… главный злодей из правобережных пацанов! Родная-то деревня Добродея на левом берегу.
— Но как?! — всхлипнул Добря и во все глаза уставился на воеводу.
Тот вопросительно поднял брови, глянул, сперва — на одного, после — на второго:
— Вы не рады встрече?
— Нет, — проскрежетал Роська.
Сигурд громко почесал затылок, все ещё пытался разгадать тайну, но плюнул довольно быстро:
— Ладно, Розмич, иди к остальным.
— Как это вышло? — насупился Добря. — Он — сын пахаря. А я — плотника. Почему ему можно, а мне нельзя?
— Да вот так… — выдохнул мужчина. Развел руками, едва не выронил резную шкатулку. — Олег проезжал по какой-то деревне, и тут под копыта его коня упал вот этот мальчуган. Олег забрал мальца с собой, определил в отроки.
— Почему? Ведь не положено…
Воевода хмыкнул, взгляд на миг затуманился.
— Одду, то бишь Олегу, можно. Он не такой, как все. Видит дальше, понимает больше… Вещий он. Да имя ещё у мальчика оказалось необычным — «Меченый». Получается, боги его дважды отметили: когда родился и когда копыта Олегова коня потоптали. Таким людям удача улыбается, их место рядом с князем.
— Не боги… — пробормотал Добря.
— Чего?
— Не боги его отметили! Только один! Чернобог! — Добря выпалил эти слова громко, со всей злостью, на какую был способен. Пусть Роська услышит, пусть только попробует оспорить!
— Да полно те, — рассмеялся Сигурд.
— Я с ним по соседству жил, знаю, об чем толкую! Черный бог его в темечко поцеловал! И не раз! Гад он! Подлый! Подлейший!
— Да не бреши! Хороший мальчуган, прилежный…
Добря стиснул зубы, развернулся без всякого почтения. Земля под ногами мелькала быстро, дома и улицы сливались в единые полосы, а злобный ветер больно кусал лицо, подхватывал и уносил слезинки.
— Нет в мире справедливости!
И в сторону княжьего двора Добря с тех пор больше не смотрел. И на отстроенную крепость, круглую, как бублик, что высится на холме над брегом Волхова — тоже. «Подумаешь! Принимают в свои дружины кого попало! Свеи — они и есть свеи! И мурмане такие же. Дикари, нелюди! А вот бояре старого князя Гостомысла — вот это люди! Наши!»
От Рюрикова города до Славны было недалече. Вяч сказал, что надо бы проверить, поспевают ли там его артельщики. Добря увязался за отцом.
…По улицам старого города вышагивал гордо, помахивая киянкой и повергая всех незримых врагов. Вяч пригрозил, что коли будет кривляться, так мигом домой отправит. И Добря присмирел.
На двор Вадима, Гостомыслова внука, их пустили нехотя, не распознали приворотники старшего плотника. Зато слуга бежал навстречу вприпрыжку, улыбался шире, чем разливается по весне Волхов. Бодро похлопал Вяча по плечу, указал на гору бревен:
— Твои молодцы третий день таскают, с утра до вечера.
— Ну, так, — улыбнулся Вяч. Но вдруг пристально взглянул на сооружение и заметил хмуро: — Нужно перекладывать, так не просохнут. И укрыть на зиму надобно еловыми лапами, а то никакого толка от просушки не будет.
— Укроем, — кивнул слуга. Человек Вадима с интересом посмотрел на Добрю, одарил мальчугана радостной улыбкой: — Тоже плотником будет?
— Конечно, — отозвался Вяч и добавил, понизив голос: — Мне б с Вадимом поговорить.
— Знаю, он с утра о тебе выспрашивал, — ответил слуга и проводил до скриплого крыльца. — Ждите тут.
Дом у Вадима хоть и большой, но старый, ветхий. Судя по виду, простоит ещё долго, да не можно столь знатному человеку в ветхости жить.
Рядом-то Вяч пообещался возвести новые хоромы, а Вадим, в свою очередь, как слышал Добря, назначил хорошую цену. Мамка даже прослезилась, когда отец рассказал. Жаль, что ему нельзя приступить к работе прямо сейчас — Рюрик велел рядом с княжеским двором площадь обустроить и ещё один дом для родича мурманского возвести. Благо хоть северянин тот оказался сообразительным, согласился, чтоб избу правильно строили, а не как они за морем привыкли.
Дверь распахнулась тоже со скрипом, к ним вышли четверо мужчин в богатых одеждах. Глядя на расшитые жемчугами сапоги, Добря даже поперхнулся. Мальчик и прежде видел знатных, но так близко — никогда.
Вельможи с шутками да прибаутками проследовали по ступеням, освободили проход. Вслед за ними на пороге появился слуга, горячо махнул плотнику. Добря двинулся было за отцом, но тот остановил:
— Здесь погодь. Неча важного человека смущать.
Мальчик протяжно вздохнул, опустил голову. Чуть помедлив, побрел к нагромождению бревен, уселся и начал болтать ногами. Знатные мужи, что только-только покинули избу Вадима, уходить не собирались, горячо спорили, махали руками. Изредка доносились обрывки фраз:
— Гостомысл не знал…
— …а каково народу?
— …чужеземцы наших законов понимать не хотят!
— А Едвинда эта длинная и тощая, как сама смерть. На ведьму смахивает…
— …в Алоди она нынче. Видать, и самого Рюрика довела, отослал. И шурина его давно не видать.
Добря старательно потер уши, но, устыдившись, что будет пойман, отвернулся и перестал слушать. Дружинники Вадима неспешно выходили из гридницы — на другом конце двора. Шутили, толкались. К ним метнулась дворовая девка с ведром колодезной воды, краснела, хлопала ресницами. Но и в этот раз Добря отвернулся: что толку мечтать о воинской славе, если нынче в воины берут всякий сброд? Лучше плотником быть, вона как Вадим отца привечает, даже знатных мужей на двор выгнал, чтобы со старшим плотником переговорить!
Глава 4
Последние дни Вяч ходил грустный и серьезный. Вечерами прислушивался к шорохам за окном, а однажды собрал все семейство и приказал шепотом:
— Завтра всем сидеть в избе, на двор даже носа не высовывать, поняли? И двери никому не отворять, что б ни случилось.
Мать заскулила, потянула руки, но Вяч отстранил. А едва послышался первый крик петуха, отец подхватил тяжёлый топор, из тех, коих никому иному касаться не разрешалось, потуже завязал пояс и ушел, бросив напоследок:
— Добродей, ты теперь за старшего. Мать и младших береги!
Добря мерил шагами избу, бросал хмурые взгляды на мамку, которая не спускала с рук Любку, на братьев — мальчишки как ни в чем не бывало возились в углу, изредка таскали друг друга за волосы. Дверь в избу закрыли на засов, подперли поленом, как велел отец. С улицы доносились приглушенные крики, топот.
Страх пронизывал Добрю с макушки до пят, но любопытство оказалось куда сильнее — вгрызалось в кости, свербило так, что сесть не мог. Мамка наблюдала за сыном с суровым лицом, губы сжала в тонкую линию. Ее веки припухли, глаза стали узкими, едва различимыми. Ближе к полудню мать задремала, а Добря на цыпочках прокрался к двери.
— Ты куда? — пропищал брат. — Отец не велел!
— Тшш… Сейчас до ветру схожу и вернусь.
— Экий ты нетерпеливый, — хмуро отозвался малец.
— Тихо ты. Лучше дверь закрой и полено на место поставь. Я постучу, как вернусь.
Младший выпрямился, важно уткнул руки в бока, сказал, подражая старшему:
— Хорошо, так и быть.
Тяжелые тучи заволокли небо, висели угрожающе низко. Добря выбрался на улицу, огляделся — пусто. Вдалеке — удары и вскрики, порывы ветра приносят странные, незнакомые запахи.