Страница 85 из 101
Услышав над головой шаги, он хотел было подняться на верхнюю площадку башни. Однако Василиса спустилась к нему сама. Вид у неё был озабоченный.
— Что стряслось, голубушка? — участливо спросил Онисим, видя, как девушка нервными движениями снимает с себя плащ и пояс с мечом.
— Оступилась я, дядя Онисим, — недовольно ответила Василиса, — доски на стене совсем трухлявые. Ногу себе рассадила.
Онисим изобразил сильнейшее беспокойство:
— Ах ты господи! Да как же это? Сядь-ка сюда, милая.
Он усадил Василису на лежанку и принялся ощупывать повреждённое место. Штанина над коленом правой ноги была разорвана и пропиталась кровью.
— Ничего, — успокаивающе промолвил Онисим, — кость цела, а кровь мы мигом остановим. Ну-ка снимай портки!
Василиса подчинилась, попросив отвернуться.
Онисим повернулся спиной, разрывая на ленты чистое полотенце.
Сначала Онисим приник к глубокой ссадине языком, зализывая рану как собака. При этом его руки будто невзначай легли на девичьи бедра. Упругая прохлада нежной юной плоти, такой белокожей, такой соблазнительной, лишила похотливого Онисима остатков благоразумия.
Василиса лежала перед ним, опершись на локти и слегка согнув пораненную ногу в колене. Она ждала, когда Онисим перевяжет ей ссадину, но вместо этого он вдруг стал задирать на ней рубаху.
У Василисы вырвался возмущённый возглас. Она попыталась подняться, но не смогла. Девушка была похожа на птицу, попавшую в силок.
Онисим, одержимый похотью, проворно взгромоздился на девушку сверху и уже почти сорвал с неё рубаху, в которой запутались заброшенные за голову девичьи руки. Василиса вскрикнула, почувствовав на своей груди жадные мужские пальцы. В следующий миг она получила сильный удар по рёбрам, перебивший ей дыхание. Корчась от боли и хватая воздух ртом, девушка не видела, как Онисим торопливо сбрасывал с себя одежды.
Василисе удалось сорвать рубаху с головы и высвободить одну руку. И тут она увидела перед собой голого Онисима, с растрёпанной бородёнкой и взлохмаченными волосами, похотливо улыбавшегося.
— Ну чего ты, касаточка? — прозвучал его Приглушённый голос с интонацией фальшивой нежности. Разве ж я обижу тебя! Помилуемся немного, и всё. Гляди-ка, какие телеса у тебя роскошные! Я и не видывал таких прелестей, хотя не вчера родился. До чего ж ты хороша, Василисушка! До чего бела! Ты случаем не с серебра умываешься?
Ладони Онисима скользили по девичьей груди, по X талии и бёдрам. В темноте нагое тело Василисы, казалось, излучало свет. Девушка замерла, заворожённая грубоватой лаской и словами. Всё её существо противилось намерению Онисима, и сам он был неприятен ей. И Василиса не сопротивлялась, будто враз лишилась сил.
...Проснувшись будто от толчка, Вышеслав приподнялся на ложе и увидел, что Ефросинья не спит, а стоит рядом с горящей свечой в руке.
— Твои стоны разбудят всех в тереме, — с лёгким раздражением проговорила она.
— Прости, я мешаю тебе спать, — виновато пробормотал Вышеслав, опуская ноги на пол.
Ефросинья сделала несколько шагов по скрипучим половицам и поставила свечу на край стола. Тонкая сорочица смотрелась излишне узкой из-за большого живота княгини, длинные распущенные волосы окутывали плечи как покрывалом.
— Что с тобой происходит, Вышеслав? Ты не такой, каким был прежде. Я чувствую, тебя что-то мучает? Что видишь ты в своих снах?
Вышеслав вскинул голову: Ефросинья взирала на него с жалостью. Чувствовалось, что она желает помочь ему, но не знает как. И от этого страдает вдвойне.
— Что мне снится?.. Сеча с погаными снится, мёртвые кони и люди, груды мёртвых тел, — устало произнёс Вышеслав. — Зачем я выжил? Чтобы увидеть, как поганые разорят Путивль, растопчут всё достояние Игорево? Лучше бы лежать мне в поле половецком со стрелой в груди.
Он со стоном уронил голову на согнутые руки.
— Кто такая Горислава? Ты поминал её во сне.
Вышеслав вздрогнул и ответил, не глядя на Ефросинью:
— Это сестра тысяцкого Бориса. Нет её в живых по моей вине. Погибла Горислава от копья поганского.
— Коль так, то почто ты себя винишь? Ты... любил её?
Ревность, прозвучавшая в вопросе Ефросиньи, вдруг разозлила Вышеслава. Он стал одеваться.
— В словах твоих крапива, Фрося. Ты носишь под сердцем моё дитя. Какого ещё залога моей любви тебе нужно? — промолвил Вышеслав, уже почти одевшись. — А вина за происходящее на всех нас, не на поганых, а на нас самих! На мне, Игоре, Ярославе и на прочих князьях. Распри княжеские отдают Русь степнякам на поруганье! Ибо сказал брат брату, это моё и то моё же. За великим князья гонятся, а сами малое к рукам прибирают. Игорь погнался за великой честью, положив полки в чужой стороне, и тем самым навёл поганых на землю Русскую.
— В том вина Игоря, а не твоя, — тихо сказала Ефросинья.
— И моя тоже, ведь я мог переубедить Игоря не ходить к Лукоморью, но не переубедил.
— Куда ты на ночь глядя?
— Караулы обойду. Коль ворвутся поганые в Путивль, опять же вина на мне будет.
Вышеслав вышел, хлопнув дверью. Ефросинья опустилась на ложе и разрыдалась.
Поднявшись на стену близ Соборных ворот, Вышеслав чем дальше продвигался по стене, тем больше сердился. В одной из башен стражи угощались бражкой, поэтому оба еле на ногах стояли. В другой башне сидел беззубый дед, не знавший ни пароля, ни отзыва, а внук его спал беспробудным сном. Топая сапогами по скрипучим доскам, Вышеслав добрался до следующей башни, которая и вовсе была пуста.
Он огляделся вокруг и заметил на приступке два шлема.
Значит, стражники были здесь. Где же они сейчас?
Вышеслав спустился внутрь башни, полагая, что стражи пьянствуют Или спят себе преспокойно.
В башне было ещё темнее, чем на верхней площадке: воевода держал руку на рукояти кинжала. Вдруг до него донёсся не то всхлип, не то стон.
Вышеслав резко повернулся в сторону звука и негромко спросил:
— Кто здесь? Отзовись!
Теперь уже явственно прозвучали девичьи всхлипы где-то совсем рядом.
Вышеслав отыскал светильник и зажёг его.
Подрагивающий жёлтый огонёк озарил неярким светом старые бревенчатые стены со мхом в пазах, узкие проёмы бойниц, ступени лестницы, ведущей наверх. Просверкивали металлическим блеском острия коротких копий, связки которых стояли в специальных отсеках. На берестяном коробе с песком лежала небрежно брошенная мужская одежда. Рядом валялись мужские сапоги.
Освещая по кругу просторное помещение, Вышеслав увидел подле люка, ведущего вниз, голого мужчину, лежавшего на боку с торчащим из живота мечом, а на лежанке у противоположной стены — плачущую девушку в изодранной рубахе и с растрёпанной косой.
— Василиса? — Вышеслав поставил светильник на ступеньку лестницы. — Что случилось? Лица на тебе нет!
Девушка не отвечала. Вышеслав перевернул убитого на спину и заглянул ему в лицо. Он сразу узнал Онисима и догадался, что здесь произошло.
Вышеслав выдернул меч из мертвеца:
— Твой меч?
Девушка кивнула, не переставая плакать.
— Онисим хотел надругаться над тобой?
— Хотел и надругался, — дрожащим голосом ответила Василиса. — Я уж вырвалась было, но он настиг меня. А тут меч рядом оказался... Я наугад ударила, не думала, что насмерть заколю его.
— И правильно сделала, — жёстко вымолвил Вышеслав, — туда ему и дорога. Одним негодяем на свете меньше. Одевайся и ступай домой.
Пока Василиса натягивала порты и сапоги, Вышеслав обрядил покойника в его одежду и затёр пятна крови на полу. Заодно почистил меч, умертвивший Онисима.
— А с телом как быть? Что теперь со мной будет? — Василиса опять зарыдала. — Позор-то какой! Меня теперь и замуж никто не возьмёт. Скажут, прогуляла непорочность свою, ещё и любовника убила.
— Не плачь, — строго сказал Вышеслав. — Никто ничего не узнает. Я так устрою, что люди будут думать, будто Онисима ночью половцы убили, забравшись на стену.