Страница 6 из 101
— Дело не в Игоревой младости, Олег, а в твоей робости, — вставила Манефа.
По её знаку ключница Пелагея скрылась за дверью. Олег поставил локти на стол и упёрся лбом в сцепленные кисти рук, не сдержав при этом шумный раздражённый вздох. Агафья поднялась из-за стола.
— Куда ты? — взглянула на неё Манефа.
— Насытилась я, матушка, — робко промолвила Агафья.
— А как же твой любимый брусничный кисель?
— Неможется что-то мне, — добавила Агафья, опуская глаза.
— Ладно, ступай, — сказала княгиня. И вновь обратилась к Олегу: — Коль сам не можешь сладить с черниговским князем, к тестю обратись, ведь он у тебя высоко сидит. Неужто Ростислав Мстиславич не поможет мужу любимой дочери?
— Тебе бы только всех перессорить! — буркнул Олег.
И тоже покинул трапезную.
— А тебе бы только в поручных ходить! — бросила вслед пасынку Манефа.
Как показалось Игорю, Олег с большой охотой покидал Новгород-Северский. Постоянные размолвки с мачехой опостылели ему, и, как видно, он рассчитывал отдохнуть от неё в Путивле.
Во время воскресной службы в храме Агафья успела шепнуть Игорю: «В полночь жду!» При этом она так глянула на отрока, что у того аж сердце зашлось в сладостном предвкушении. До окончания обедни Игорь был сам не свой.
И день ему показался дольше обычного, и купание коней в Десне вместе с Олеговыми конюхами не таким занимательным, как прежде.
Перед ужином Игорь подстерёг Агафью на полутёмной теремной лестнице, ведущей на верхний этаж, чтобы спросить: «Так будешь ждать нынче ночью?»
Агафья ответила утвердительно, позволив Игорю приобнять себя.
После ужина Игорь, не раздеваясь, улёгся в постель и накрылся одеялом на тот случай, если приставленный к нему дядька, бывший отцовский дружинник, внезапно заглянет к нему в спаленку.
Притворившись спящим, Игорь не заметил, как уснул на самом деле.
Пробудился он от толчка. Поднял голову и чуть не вскрикнул от страха, увидев в темноте белую фигуру, склонившуюся над ним.
— Что же ты спишь, младень, — прошелестел недовольный голосок Агафьи, — а я тебя жду не дождусь!
Игорь вскочил с ложа как ошпаренный.
— Сморило меня... — оправдываясь, пробормотал. Агафья зажала ему рот.
— Молчи! — прошептала она и потянула Игоря за собой. Рука об руку они пробрались по тёмному спящему терему с первого этажа на второй, прокрались мимо спящих служанок, прикорнувших возле колыбели с маленьким Святославом, проскользнули в ложницу[31] Агафьи и заперли за собой дверь.
Игорь застыл столбом, оглушённый тишиной и гулкими ударами собственного сердца. Он словно забыл, зачем пришёл сюда.
Агафья же проворно избавилась от одежд и толкнула Игоря в плечо:
— Ну чего ты? Раздевайся!
Стаскивая с себя порты и рубаху, Игорь не мог оторвать взора от нагого женского силуэта, видневшегося на фоне решетчатого окна. Лунный свет озарял это окно неким призрачным блеском.
— Если вдруг заплачет Святослав, сразу лезь под кровать, — предупредила Игоря Агафья, уже лёжа с ним на мягкой перине.
Лаская руками гибкое тело Агафьи, Игорь неожиданно вспомнил про христианские заповеди. Одна из этих заповедей голосом инока Варсонофия назойливо зазвучала у него в ушах: «Не прелюбодействуй, отрок! Не прелюбодействуй!..»
Но Агафья нетерпеливо тянула Игоря на себя, широко раздвинув ноги. Её молодое крепкое тело так соблазнительно белело в темноте, что Игорь, отбросив колебания, повёл себя как настоящий мужчина, мысленно отвечая Варсонофию: «Уж коли сам епископ крестное целование нарушает, то что остаётся делать нам, грешным...»
Глава четвёртая
ОЛЬГОВИЧИ И ДАВЫДОВИЧИ
На освящение каменной Михайловской церкви прибыл из Чернигова епископ Антоний.
Снег только сошёл, и на фоне влажной, раскисшей от апрельской оттепели земли особенно бросались в глаза шубы и однорядки[32] боярской знати. Миткаль и алтабас[33] ярких цветов, ворсистая парча, переливающаяся на солнце, лисьи и собольи воротники, шапки с опушкой из меха куницы — такова была толпа, собравшаяся на площадке перед храмом среди груд битого камня и прочего мусора.
Строители ещё разбирали леса у северной стены храма, и не везде было закончено внутреннее убранство.
Однако Олег хотел, чтоб непременно к Пасхе главный храм Новгорода-Северского смог принять прихожан. Поэтому под пение дьяков[34] разодетые в ризы[35] и камилавки[36] высшие причетники Черниговской епископии вносили внутрь храма иконы, размахивая кадилами[37] с благовонным дымом.
Простые горожане, оттеснённые дружинниками к ближний улицам, с благоговением наблюдали за торжественным шествием священников. Люди осеняли себя крестным знамением, вытягивали шеи, стараясь увидеть самого епископа.
Среди бояр находилась и княгиня Манефа с сыновьями Игорем и Всеволодом. Тут же стоял и Олег с супругой.
Три года минуло с той поры, как благодаря измене епископа Антония была вынуждена покинуть Чернигов гордая Манефа. Не простила Манефа Антонию подлого его поступка и поклялась в душе отомстить ему. Кабы ведал Антоний, как далеко может пойти в своей мести к нему вдова Святослава Ольговича, то не поехал бы в Новгород-Северский и по приказу самого митрополита[38]. Но не дано человеку заглянуть в умы себе подобных, как не дано предугадать свой смертный час.
Совершив службу в новой церкви, епископ Антоний не вернулся сразу же в Чернигов, но почтил князя Олега своим присутствием на роскошном пиру, данном в честь Светлого Христова воскресенья. Надо признать, что до изысканных разносолов грек Антоний был дюже охоч.
Средь шумного застолья никто не обратил внимания на ключницу Пелагею, которая наравне со служанками княгини прислуживала гостям. Особенно старательно румяная Пелагея обхаживала самого епископа. С улыбкой подливала ему хмельного мёда, подносила икру, сало, печёную буженину, благо Великий пост закончился и можно было разговляться чем душа пожелает.
Весело справляли Пасху в ту весну в Новгороде-Северском.
А по окончании праздника произошли события странные и непонятные.
Вернувшийся в Чернигов епископ Антоний вдруг расхворался и умер. Ещё не отпели черниговского архипастыря, как в Новгород-Северский примчался гонец от Святослава Всеволодовича с повелением Манефе не мешкая прибыть в Чернигов.
— Не могу я в такую распутицу ехать, — ответила Манефа гонцу. — Так и передай своему князю.
— Дело у него к тебе важное, княгиня, — молвил гонец.
— А коли так, пусть сам ко мне приедет, — отрезала Манефа. — Ясли за конём не ходят.
Присутствовавший при этом Игорь с невольным восхищением глядел на мать. Как смело она держится, как горделиво отвечает!
После такого ответа Святослав Всеволодович не заставил себя ждать. Прибыл в Новгород-Северский усталый и злой. С Олегом и разговаривать не стал, сразу потребовал:
— К матушке своей веди. С ней мне надо переведаться!
Манефа встретила Святослава Всеволодовича, сидя в кресле с подлокотниками.
На ней было длинное, до пят, платье из фиолетовой камки[39], расшитое узорами на плечах и рукавах. Голову покрывала белая накидка, скреплённая на лбу серебряным обручем. Для своих тридцати пяти лет княгиня выглядела очень молодо.
Черниговский князь, вступив в светлицу, чуть поклонился и произнёс:
— Желаю здравствовать тебе, Манефа Изяславовна.
31
Ложница — спальня.
32
Однорядка — верхняя однобортная одежда.
33
Миткаль — хлопчатобумажная ткань. Алтабас — парчовая ткань.
34
Дьяк — священнослужитель низшей ступени церковной иерархии.
35
Риза — длинное, расшитое золотыми нитками облачение высших иерархов Церкви.
36
Камилавка — высокий бархатный головной убор православных церковнослужителей.
37
Кадило — металлическая чаша, подвешенная на цепочках; заполняется тлеющим углем и ароматным веществом, чаще ладаном. Применяется при богослужении в христианских храмах.
38
Митрополит — глава православной церкви на Руси.
39
Камка — шёлковая цветная ткань с узорами.