Корни сталинского большевизма

Итак, создание южно-российского индустриального района стало делом не только иностранного капитала, но и русских рабочих. Один из авторов той поры писал:

«Как и сто лет тому назад, донецкий крестьянин остается до сих пор, как бы на зло окружающим условиям, завзятым земледельцем, хлеборобом до мозга костей, оторвать которого от плуга и бороны в силах только что– либо чрезвычайное. В самые трудные годины своей земледельческой жизни, постигнутый рядом сельскохозяйственных невзгод, донецкий крестьянин, прежде всего, ищет спасения не в посторонних внеземледельческих промыслах, в изобилии окружающих его, а все в том же земледелии, пуская в ход героические усилия ради расширения посевной площади до пределов возможного»[195].

В дореволюционной России широко устоявшимся мнением было то, что хохол «крайне односторонен, исключительно предан земледелию, не знает ни ремесел, ни какого-либо другого мастерства, кроме пахоты»[196]. Напомним, что тезис о не расположенности украинцев к промышленному труду с энтузиазмом развивала национально-украинская историография во главе с М. М. Грушевским. По мнению его исторической школы, местный пролетариат является пришлым, инородным, т. е. русским; он, в отличие от крестьянства, не являлся носителем национальной идеи[197]. Не случайно деятельность национально-культурной организации «Просвита», открывшей отделения и на территории Екатеринославской губернии, ограничивалась преимущественно сельской местностью[198]. Об обособленности пролетариата на украинских просторах свидетельствуют и революционные события. Союз промышленных рабочих и местного крестьянства оказался крайне слабым, взаимоотношения между ними долго не налаживались и в советское время[199]. Данную проблему анализирует и западная историография, отмечая устойчивую невосприимчивость пролетариата, сложившегося в Украине, ко всему украинскому (языку, культуре и т. д.)[200].

Вывод о том, что фабрично-заводской класс в России формировался за счет ресурсов русской нации, требует пояснения. Даже в постсоветский период специалисты, многое сделавшие для изучения данной проблемы, по-прежнему квалифицировали дореволюционный рабочий класс как силу национально неоднородную (за исключением Польши и Финляндии)[201]. Если говорить о пролетариате вообще, это утверждение следует признать справедливым, и тогда разговор о представителях разных национальностей, задействованных в тех или иных производствах, приобретает обязательный характер. Однако нас (в отличие от советской науки), интересует не обобщенный образ рабочего класса, а его дифференциация по уровням производства: крупное индустриальное – и мелкое, среднее, по сути – ремесленное. Только такой подход позволяет увидеть, что крупная отечественная промышленность была «родным домом» именно для русского человека. Присутствие же в промышленной сфере представителей других народностей в дореволюционный период ограничивалось, главным образом, не индустриальными отраслями; собственно, это следует и из работ советских ученых. Например, рабочие-украинцы охотно трудились в сахарной отрасли: на рафинадных заводах уже около 78 % трудящихся составляли коренные местные жители; этот показатель характерен и для второй половины XIX столетия, и для начала XX[202]. Чувашские «пролетарии» с большим трудом втягивались не то что в индустрию, а вообще в какое-либо производство: на крупнейшем предприятии Чувашии, базовых для Казанской железной дороги ремонтных мастерских, преобладали опять-таки русские[203]. В Карелии, на Петрозаводских индустриальных предприятиях численность карелов составляла лишь 5 %, тогда как на лесопилках, в большом количестве разбросанных по краю, их было уже свыше 40–50 %[204]. В Белоруссии до революции за счет коренного населения комплектовались кожевенная, спичечная, пищевая, винокуренная отрасли (около 70 %). Крупной фабрично-заводской промышленности там не было, а расположенная по соседству, в Петербурге и на Украине, индустрия белорусов не привлекала[205]. В Башкирии, напротив, существовала развитая горно-металлургическая промышленность; Златоустовский, Катавский, Юрюзанский заводы имели общероссийское значение. Однако, основные кадры предприятий (до 80 %) составляли русские, башкир же насчитывалось всего около 14 %, татар – 5,5 %, причем трудились они преимущественно на вспомогательных работах, таких как заготовка дров, перевозка грузов и т. д.[206]. На Бакинских нефтяных промыслах к концу XIX – началу XX века национальный состав рабочих был таким: 55 % – русские; 35 % – азербайджанцы; 8,5 % – армяне; 1,5 % – другие. И это при том, что закавказские народности, выросшие в буквальном смысле слова на нефти, имели больше навыков по ее добыче. Да и местные владельцы скважин стремились привлекать рабочих своей национальности. Тем не менее, русские и здесь преобладали, так как, поработав в других индустриальных центрах страны, они обладали более высокой технической квалификацией[207]. Иная ситуация наблюдалась лишь в Риге: местные – латышские – кадры были достаточно адаптированы к производству, и проблем с привлечением трудовых ресурсов в крупную индустрию здесь не возникало. Этот город по общему числу рабочих уступал только Москве и Петербургу; доля русских колебалась от 1/3 на большинстве предприятий до 2/3 на Кренгольмской мануфактуре, принадлежащей видному московскому купечеству[208].

А что можно сказать о конфессиональной принадлежности русских рабочих, ставших основным источником фабрично-заводского пролетариата в России? Разумеется, первым делом разговор должен идти о православии. Знакомство с материалами показывает, что рабочим, занятым в крупной индустрии, была присуща жгучая ненависть ко всему, что связано с официальной церковью. Согласимся, это с трудом вяжется с образом русского человека, глубоко почитающего православие, о чем заявляют представители РПЦ. Распространенность в рабочей среде антицерковных настроений можно оценить по ежегодным отчетам епархиальных епископов в Св. Синод. Прежде всего обратимся к материалам, поступавшим из промышленных губерний Центра. Например, из Костромской епархии сообщали:

«Разврат свил себе прочное гнездо между фабриками, фабричная атмосфера приносит величайшее зло, легкомысленное отношение к церковным установлениям, холодность к церкви, сочувствие к социализму».[209]

Местные благочинные считали, что ретивые агитаторы признают за духовенством немалую силу в ограждении народа от социалистических учений и потому стараются ослабить авторитет церкви. Для этого они заявляют о подчиненности ее государству, инициируют толки о богатстве и корыстолюбии духовенства, о союзе его с людьми знатными и богатыми с целью держать трудовое население в угнетении и нищете[210]. Особенно неблагоприятное отношение к церкви заметно в фабричных районах, население которых демонстрирует непочтительность к духовным особам, держит себя высокомерно, избегает священнического благословения[211].

195

Шрейдер Г. И. Очерки горной промышленности // Русская мысль. 1889. № 10.С. 46.

196

Передовая // Санкт-Петербургские ведомости. 1898. 20 сент.

197

Панкратова А. М. Проблемы изучения истории пролетариата // История пролетариата СССР. 1930. № 1. С. 12.

198

Биржевые ведомости. 1916. 25 февр. (утро).

199

Воробей П. И. Рабочий класс и украинское национальное движение. Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. – М., 1970. С. 79.

200

См., напр., монографию: Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР. 1923–1939. – М., 2011. С. 108–173.

201

Кирьянов Ю. И. Менталитет рабочего России на рубеже ХIХ-XX веков // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций (1861 – февраль 1917 года). – СПб., 1997. С. 69.

202

Прогожин М. В. Формирование и положение рабочих сахарной промышленности Украины во второй половине Х!Х века // Сборник статей по экономическим вопросам. – Киев, 1961. С. 204–205.

203

Рожнов В. П. Промышленность и рабочий класс Чувашии в период капитализма (1861–1914 годы). Автореферат на соискание уч. ст. канд. ист. наук. – Л., 1978.С. 14.

204

Балагуров Я. А. Фабрично-заводские рабочие дореволюционной Карелии. – Петрозаводск, 1968. С. 96.

205

Абезгауз З. Э. Рабочий класс Белоруссии в начале XX века. – М., 1977. С. 59, 66, 86.

206

Хакимов С. Х. Численность, состав и положение рабочих Башкирии накануне первой российской революции. Башкирия в революции 1905–1907 годов. – Уфа, 1975. С. 19.

207

Стригунов И. В. Из истории формирования бакинского пролетариата (70-90-е годы). – Баку, 1960. С. 146–148.

208

История Эстонской ССР: В 3 томах. Т. 2. – Таллин, 1966. С. 142. Вилкс Б. Я. Формирование промышленного пролетариата в Латвии во второй половине XIX века. – Рига, 1968. С. 110.

209

Отчет о состоянии Костромской епархии за 1909 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2335. Л. 88об.

210

Там же. Л. 90об.-91.

211

Отчет о состоянии Костромской епархии за 1911 год // РГИА. Ф. 796. Оп. 442.Д. 2460. Л. 34.