Жизнь эльфов

Кисти у малышки были тонкие и грациозные, пожалуй, крупноватые для ребенка, отпраздновавшего десять лет только в ноябре, пальцы с поразительной растяжкой. Она подняла их над клавишами, как положено, перед тем как начать играть, но оставила висеть в воздухе на миг, в который обоим мужчинам показалось, что в нефе просвистел неизъяснимый ветер судьбы. Потом она опустила руки. И тогда по церкви пронеслась буря, настоящая буря, разметавшая листву, рокотавшая как вал, который вздымается и падает на гордые пики утесов. Наконец волна прошла, и девочка заиграла.

Она играла медленно, не глядя на руки и ни разу не сбившись. Алессандро переворачивал страницы, и она продолжала играть с тем же неумолимым совершенством, с той же скоростью и точностью, пока в преображенной церкви не воцарилась тишина.

– Ты читаешь то, что играешь? – спросил Алессандро спустя долгое время.

Она ответила:

– Я смотрю.

– Ты можешь играть, не глядя в ноты?

Она кивнула.

– Ты смотришь, только чтобы понять?

Она снова кивнула, и они нерешительно переглянулись, как будто получили кристалл – такой хрупкий, что не знали, как удержать его на ладони. В прошлом Алессандро Ченти нередко случалось видеть кристаллы с их прозрачностью и головокружительной чистотой, и он познал таящиеся в них и восторг, и изнеможение. Но в нынешнем его существовании о былых увлечениях напоминали лишь трели птиц на заре или гигантские росчерки облаков. И потому боль, которую он ощутил, когда малышка заиграла, пробудила какую-то печаль, давно таившуюся внутри души, смутное напоминание о жестокости наслаждения, – и в миг, когда он спросил: «Ты смотришь, только чтобы понять?» – Алессандро уже знал, каков будет ответ Клары.

Они послали за падре Ченти и нянькой и взяли все ноты, привезенные Алессандро из города. Кюре и пожилая женщина уселись на первую скамью для паствы, и Алессандро попросил Клару снова сыграть отрывок по памяти. Когда она начала играть, изумление, словно удар молота, придавило новых слушателей. Потом старая нянька раз сто перекрестилась, а Клара тем временем сыграла сонату в два раза быстрее, ведь теперь наступило настоящее торжество, настоящее единение. Она одну за другой проигрывала ноты, которые ставил на пюпитр Алессандро. Позднее появятся рассказы о том, как именно Клара играла и что безупречность исполнения была не главным чудом этого июльского свадебного обряда. Да будет известно только, что в миг, когда она увидела пьесу в синей обложке, которую Алессандро торжественно поставил перед ней, она сделала глубокий вдох, показавшийся свидетелям горным ветром, залетевшим под высокие стрельчатые своды. Потом заиграла. Слезы текли по щекам Алессандро, и он не пытался их сдержать. Пронесся образ, столь драгоценный, что пронзил его насквозь и больше не изгладился из памяти, и в мимолетном видении этого лица на фоне картины с рыдающей женщиной, которая прижимала к груди Христа, он с удивлением понял, что не плакал десять лет.

Назавтра он собрался в путь, сказав, что вернется в начале августа. Алессандро вернулся, как обещал. Через неделю после его возвращения в дверь приходского дома постучал высокий, чуть сутулый человек. Алессандро спустился в кухню встретить гостя, и они обнялись, как братья.

– Вот значит как, Сандро, – сказал человек.

Клара застыла на пороге. Алессандро взял ее за руку и подвел к высокому мужчине.

– Познакомься, это Пьетро, – сказал он.

Они посмотрели друг на друга с взаимным любопытством, вызванным противоположными причинами: он о ней слышал, она же не знала о нем ничего. Потом, не сводя с нее глаз, Пьетро сказал Алессандро:

– Теперь ты объяснишь мне?

В этот прекрасный послеполуденный час, когда троица шла по улице к церкви, у своих домов сидели люди. Все смотрели на мужчин, которые – хотя один был всем знаком – все-таки были какими-то особенными, как по одежде, так и по манерам, и, когда они проходили, люди вставали и задумчиво провожали их взглядами. Потом Клара заиграла, и Пьетро понял смысл долгого пути, что привел его от Рима до этих забытых Богом отрогов Сассо. В момент, когда она взяла последнюю ноту, он испытал головокружение такой поразительной силы, что его качнуло, а потом высветился целый букет образов, почти тотчас исчезнувших, – но последний запечатлелся в памяти надолго, Пьетро с почтением вспоминал хрупкую девочку, благодаря которой случилось чудо возрождения, а на ее лицо наслаивалось лицо другой женщины, смеявшейся в бликах света и тени забытого сада.

Клара играла до наступления темноты. Потом великая тишина окутала своды церкви, где явился ей чудом уцелевший рояль – в лето, предшествовавшее ее одиннадцатилетию.

Видите ли, это, конечно, сказка, но еще и быль. Кто может отделить одно от другого? Никто, по крайней мере из тех, кто слышал историю девочки, найденной в затерянной деревне Абруцци у сельского кюре и старой невежественной няньки.

Единственное, что известно, так это то, что звали ее Кларой Ченти и что история на этом не кончается, поскольку Пьетро отправился в такую даль слушать игру маленькой дикарки не для того, чтобы потом преспокойно вернуться в Рим. А прежде чем последовать за ними в большой город, где теперь назревает война, мы добавим, что тот же Пьетро, когда Клара в сумеречном пространстве церкви доиграла последнее произведение, сказал:

Alle orfane la grazia[3].

Лучники

Лишенные корней – последний альянс

Анжела

Черные стрелы

Малютка, которую нарекли Марией, чтобы воздать двойную честь: во-первых, Богородице и во-вторых – словам из Испанских земель, – росла на ферме под покровительством четырех грозных старух, у которых на все случаи жизни под рукой имелись четки и Око Господне, как говорят про бабулек, от которых ничто не ускользнет на двадцать верст вокруг, хотя сами они покидают дом лишь ради похорон какого-нибудь кузена или свадьбы какой-нибудь внучечки, тоже никогда, насколько помнится, не покидавших округи.

Точно можно сказать лишь, что это были женщины. Самой младшей едва пошел восемьдесят первый год, и она почтительно молчала, когда старшие высказывались о засолке свинины или отваре листьев шалфея. Появление девочки мало что изменило в течении дней, посвященных делам благочестивым и утомительным, которые в христианской земле являются уделом порядочных женщин. Они только старались пораньше сдаивать для нее парное молоко и читать Священное Писание, когда не сушили большие пучки полыни, изучая с ней лекарственные растения, целебные и нравственные свойства которых следовало перечислять на память, и не как-нибудь, а в определенном порядке. Нет, появление малышки внешне никак не изменило очертаний месяцев и лет, доверху набитых четырьмя материями, питавшими людей этих земель, то бишь верой, трудом, охотой и собственно пищей. Но на самом деле девочка преобразила их жизнь, и если это не сразу заметили, то потому, что ее воздействие шло неспешно, и так же неспешно помимо ее воли разворачивались и крепли ее собственные силы.

Но прошло много тучных весен и много великолепных зим, прежде чем кто-то подумал, что это может быть как-то связано с той первой снежной ночью. Впрочем, и приумножение дара бабулек объяснялось не иначе как Божьим благословением этому краю, где женщины усердно молятся, и ни единому человеку не пришло на ум, что прибытком таланта чудны́е старые хлопотуньи обязаны паре слов на испанском.

Самой бдительной из четырех оказалась тетушка Анжела, сестра бабушки по отцовской линии, чей род славился женщинами крошечными, как мышки, но более упорными в достижении цели, чем несущееся стадо кабанов. Анжела была той же породы и даже малость добавила от себя, развив особую форму упрямства, при отсутствии ума ставшего бы совсем дремучим, но, поскольку ум у Анжелы был живой и прыткий, как ручей, она употребляла высвобождавшийся избыток мудрости для понимания мира, хотя в глаза его не видала. С самого начала, как мы знаем, Анжеле почудилось, что в малышке есть что-то сверхъестественное. После эпизода со зверюгой, которую люди даже толком не могли описать, а сама она готова была биться об заклад, что это вовсе не зверюга, старуха в своей догадке уже не сомневалась. Более того, она даже внутренне утвердилась в уверенности, ежедневно подкрепляемой новым подвоем доказательств, что малышка мало того что волшебница, так еще и весьма могущественная. И как бывает доподлинно известно старухам, хотя и видавшим из всего мира лишь три холма да два перелеска, она с ужасом догадалась, что девочку от рождения что-то преследует. А потому еще до заутрени ежедневно читала над ней парочку «Ave Maria» и столько же по счету «Отче наш» и следила краем своего Ока Господня за всеми передвижениями малышки – и пусть молоко хоть сто раз убегает на коварной плите.

3

Блаженны сироты (лат.).