Страница 65 из 65
Вот, например, была княжна Ольга, прославившаяся своей беспримерной, даже мужчин поражавшей жестокостью. Вот — и это уже в иную эпоху — была жена Ивана III, она же племянница последнего Византийского императора, Софья Палеолог. А меж той и другой, за исключением нескольких курьезов, едва ли не единственная — она, Анна Ярославна.
Эта самая Анна и оказывается в центре повествования Регины Дефорж.
Росшая этакой девочкой-сорванцом, княжна Анна испытывала подобие свободы и счастья, которые на деле оказывались лишь отсутствием строгого контроля со стороны отца, Великого князя Киевского Ярослава. Отсутствие же контроля объяснялось отсутствием особенного интереса — всего-навсего. Девичье счастье, — что в мире беззаботной княжны было синонимично свободе времяпрепровождения, — так вот, это самое счастье закончилось одним махом, едва только у Ярослава появилась возможность установить более тесные связи с французским двором.
И властный ураган династических интересов срывает считавшую себя счастливой княжну с насиженных мест, отнимает у девушки возлюбленного. Какое уж в подобных условиях (мы тактично следуем за трактовкой Регины Дефорж) может быть женское счастье, если вся судьба женщины принадлежит главе семьи, господину.
Стало быть, русское счастье — явление зыбкое, линючее. Было — и сплыло, ищи теперь…
И вот Анна Ярославна оказывается во Франции, делается королевой, супругой Генриха I, иначе говоря, оказывается в совершенно для себя новых координатах. Сам по себе, заметим, повествовательный прием, предполагающий перенесение героя из одной системы в другую, освоен литераторами еще со времен Свифта. Так вот, Анна перенесена во Францию. И что же мы видим? Французский период жизни Анны, при всех различиях в положении княжны и королевы, оказывается весьма похожим на предыдущий период, русский. Различия столь невелики, что ими вполне можно и, по нашему мнению, даже нужно пренебречь. Отсутствие у Анны свободы действий, невозможность осуществления права выбора, отсутствие надежд на какое-либо принципиальное изменение этого положения — все это делает в структуре романа Францию синонимичной Руси. Причем этот свой взгляд, эту точку зрения Регина Дефорж выразила последовательно и достаточно категорично.
В данном случае нам не очень важно знать, насколько все это соотносится с так называемой исторической правдой. Перед нами — авторская позиция, с которой читатель волен согласиться или не согласиться, что, собственно, дела не меняет.
Нам же подобный взгляд на положение женщины в средние века представляется весьма правдоподобным, ибо вся тогдашняя жизнь обусловливала подобное распределение социальных ролей. Понадобились совершенно иные исторические условия, появившиеся лишь в новое время, чтобы женщина могла начать свое восхождение до уровня мужчины в том, что касается ее участия в общественно значимых сферах жизнедеятельности. Только лишь при перемене внешних условий женщина сделалась совершенно иной исторической и социальной фигурой, с неизбежно возникшими новыми проблемами и бедами. Однако эти условия, эти взаимоотношения полов находятся за пределами романа «Под небом Новгорода».
Таковы наши выводы, появившиеся после прочтения романа. Впрочем, как сказал, заканчивая «Войну и мир», Толстой, «художник… выводит свое представление о свершившемся».
Полагаем, что не в меньшей мере, чем основным сюжетом, книга Регины Дефорж привлечет современного читателя и темой жизни без родины, вдали от родины, с мыслями об оставленной родине. Эта тема у Дефорж окрашена в тональность щемящей грусти. Но поскольку автор не сделал эту тему центральной, не будем акцентировать на этом особенное внимание и мы.
Еще свежи в памяти читателя заключительные сцены романа, наивные и трогательные отношения Моры и Векши; еще поднимается дым над памятным читателю плавучим костром, — не станем мешать…
Константин Новиков