Страница 76 из 79
— Отвратительная колбаса, — сказал неизвестный и сделал такое движение, будто бы с трудом сдержал позыв рвоты. — Мерзость. Ты, наверное, думаешь, что я должен быть благодарен тебе за это?
«Вот сукин сын! — рассердился участковый. — Я его собаку нашел, колбасы ей дал, а он тут выеживается! Да еще тыкает представителю власти!»
— Ты кто такой, документы?! — рявкнул старший лейтенант, впервые за последние несколько часов обретая полное душевное равновесие, как безнадежно больной перед кончиной испытывает просветление и облегчение, чтобы в последний раз, прежде чем покинуть бренный мир, взглянуть на него ясным взором. — Живо! — приказал он, привставая со стула.
Глаз Корниенко как-то сам собой скосился на пол, туда, куда упала табличка. Андрей прочитал начертанные вычурной готической вязью слова — всего два: Я ПРИШЕЛ.
Участковый рванулся к сейфу, быстро справившись с замком, мгновенно нашел среди папок кобуру и выхватил ПМ. Разворачиваясь, он снял пистолет с предохранителя. Грохнул выстрел. Пуля расщепила дверной косяк в сантиметре от головы бородача. Удивленный донельзя своим промахом, Корниенко вновь нажал на курок. Раздался сухой щелчок — осечка! Опять осечка! Опять и опять!
— Там был лишь один патрон, он предназначался для тебя, — сообщил неизвестный. — Ты истратил его не по назначению. Придется мне исправить твою ошибку, хотя я и не люблю насилия. — Глаза бородача сверкнули, в них не осталось ни тени недавней грусти. Он оскалился, так что поверить в его пацифистское заявление стало очень непросто. — Извини, у меня против тебя ничего нет, просто… считай, что я выполняю определенную работу. Казнь — это ведь тоже определенного рода работа. Тебе тоже случалось делать это, не так ли? Правда, тогда ты стрелял лучше. Теперь ты промахнулся, пришел мой черед.
Убийца достал из-за пазухи револьвер с длинным стволом. Щелкнул взведенный курок. Что-то с хрустом переломилось в душе милиционера.
— Прощай, — произнес тот, кто пришел выполнить работу палача. — Мне надо спешить. Добрый парень Геночка уже, наверно, справился с поручением, теперь кто-то должен позаботиться и о нем, так? Да и Любаша, скорее всего, припорхала на крылышках любви…
— Ты… ты — оборотень?
— Какое это имеет значение? Главное, что цель достигнута, твоим коллегам придется иметь дело с пятью трупами.
— А Коля?
— Вертолетчик? — Убийца едва заметно улыбнулся. — Тебе будет скучно без него в аду? Сожалею, дружок, но он в счет не идет: он не мог отказать тебе, ты держал его за задницу. Наказать его все равно что убить коня, на котором разъезжал бандит… Позволь я включу радио? — Убийца протянул руку к висевшему на стене старому трехпрограммнику и повернул регулятор. Из динамика донеслась музыка — немеркнущий вальс. — Твою хлопушку, конечно, слышали, но у меня-то сорок пятый калибр… Грохочет так, что… Сейчас сам убедишься.
Убийца вывернул регулятор громкости до конца, вальс тысячей изящных, как боевой патрон, фей закружился по комнате, наполняя ее пламенем жизнеутверждающего ритма.
— Боже мой, какая дивная музыка, — проговорил убийца и нажал на курок.
Он убрал револьвер и, едва заметно пританцовывая, направился к двери, оставив за спиной труп участкового с развороченным черепом и ликующий вальс.
LV
Впервые они с Губертом оказались в этом зале больше двух недель назад, с тем чтобы поведать толпе богато одетых сановников историю своих несчастий и злоключений. Теперь «слуга» пришел сюда один рассказать великому герцогу о вещах не менее важных.
Гвильямино так робок, так застенчив, так мил, дамы без ума от него, даже любимица Гвискарда Гаита (она мало что красива и храбра, да и, ко всему прочему, еще далеко не глупа) нашла в мальчике друга и собеседника. Именно благодаря ей, юной наложнице герцога, удостоился Гвильямино великой чести беседовать с повелителем наедине.
— Говори, — приказал Гвискард и жестом велел мальчику подняться с колен. — У меня мало времени.
— Наследник барона Рикхарда исчез, господин, — проговорил Гвильямино. Старик молча поднял бровь, ожидая, что юноша скажет дальше. Тот продолжал: — Он бежал, пока я спал… Прошло уже три дня.
Герцог молчал, какое-то время казалось, что он не слышал слов Гвильямино или просто не желал отвечать.
— Бежал, ты говоришь? — проговорил, наконец, Гвискард. — Может быть, тебе показалось? Вдруг он нашел в городе подружку, которая так крепко приласкала его, что он обо всем забыл?.. Или ты не веришь, что такое могло случиться?
Мальчик покачал головой.
— Нет, великий господин, — твердо проговорил он. — Губ… Роберт бежал, я знаю точно. И тому существует вполне объяснимая причина. В последние дни в твоей столице появилась ясновидящая Летиция. Люди называют ее Летицией Святой… Так вот, господин, Роберт узнал о ней…
— Ты говоришь долго, — оборвал юношу герцог. — Я ведь предупредил тебя, что времени у меня мало. Говори коротко.
Оруженосец склонил голову:
— Я и так стараюсь быть кратким, великий герцог. Дело в том, что эту женщину… она колдунья, господин, раньше звали Летицией Кривой, так как один глаз у нее в ту пору все же был. С недавнего времени… после встречи со мной она окривела и на второй…
— Летиция? Летиция?.. — переспросил Гвискард, делая вид, будто старается что-то вспомнить. — Не та ли это, что убила твою мать… Гвильямино? — поинтересовался герцог, демонстрируя и прекрасную память, и великолепную осведомленность в делах даже ничтожного из подданных. — Ты хочешь, чтобы ее наказали?
Мальчик поклонился:
— Нет, господин, стрела решила дело. Если Господу было угодно сохранить жизнь колдунье, то такова Его воля.
— Ты христолюбив, это хорошо, — похвалил старик. — Многие годы я потратил на укрепление истинной веры в тутошних землях, пораженных языческим тленом… Так чего же ты хочешь?
— Роберт услышал о колдунье и сделался сам не свой, он чуть не убил меня…
— Отчего же он так взволновался? — с притворным удивлением спросил Гвискард. Гвильямино опустил глаза, а герцог, точно только что догадавшийся об истинных мотивах поведения «наследника» барона Рикхарда, продолжал более с утвердительной, чем вопросительной, интонацией: — Он боялся, что колдунья может выдать его.
Гвильямино кивнул и ответил тихо:
— Да, господин. Роберт — самозванец.
«Ну и дела… — подумал старик. — Ну и дела. Никогда не торопись, если есть возможность. Я верно поступил, велев Боэмунду не спешить облагодетельствовать мерзавца… Однако этот слуга — безумец, если думает, что ему сойдет с рук обман».
Гвискард поднялся и точно так же, как и в тот день, когда последний раз разговаривал с самозванцем, назвавшимся сыном верного друга, подошел к окну и распахнул его. В зал ворвался шум площади… Нет, на сей раз это не были вопли казнимого и улюлюканье толпы, радовавшейся мучительной смерти проклятого вора, а гул голосов на торгу, где одни нахваливали свой товар, а другие, споря до хрипоты, старались сбить цену, где кто-то стремился что-нибудь стянуть под шумок, а кто-то, поймав беднягу, бил без жалости, где все жили своей жизнью и никому не было дела не только до безвестного Гвильямино, простолюдина родом из замка в Белом Утесе, но и до великого повелителя Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта де Готвилля.
— Я велю схватить его, — проговорил Гвискард, и негромкие слова эти прозвучали как смертный приговор. Он не сказал: «И тебя», но…
Нет, видно, собеседник герцога не чувствовал беды, что топором палача взлетела над тонкой шеей, и осмелился возразить:
— Бесполезно, господин. Он бежал три дня назад.
— Почему ты не пришел ко мне раньше? Ждал, что он вернется?
Ответ обескуражил герцога, он чуть было не обернулся, когда Гвильямино произнес:
— Нет. Я знал, что он не вернется.
— Ты знал? — возвысил голос Роберт, продолжавший смотреть на торг. — Ты не только помогал самозванцу дурачить своего господина, но и позволил ускользнуть преступнику. Сейчас я кликну стражу и велю отдать тебя в руки Арнольдо…