Смерть хлыща

Глаза Генриетты впились в бумажку, потом уставились на меня.

– Нет, – бухнула она.

И стояла на своем, как я ее ни уговаривал. Десять минут спустя я смирился с поражением и упрятал десятку в бумажник. Даже предложи я ей двадцать долларов или сто, Генриетта держала бы рот на замке; она настолько боялась быть вызванной в суд, что даже поклянись я на дюжине седел, что так не случится, не поверила бы мне. Я отчалил от нее и обвел взглядом остальную публику. Из полутора десятка сновавших по залу людей я не знал по имени лишь троих. Решив, что ни кого здесь расколоть мне не удастся, я двинулся в Вуди-холл.

Снаружи Вуди-холл превосходил по размерам магазин Вотера, а внутри был разделен на три части. В центральной, напротив входа, располагались стеллажи и прилавки, где была выставлена, в том числе на продажу, всякая всячина, имеющая отношение к культуре. Грампластинки, книжки, репродукции картин и рисунков, бюсты великих людей, факсимиле Декларации независимости и прочие экспонаты вроде Библии на армянском языке; большинство в одном экземпляре. Редко кто покупал здесь что-нибудь. Вуди как-то признался Лили, что от продажи получает около двадцати долларов в неделю. Главный же доход приносили ему кинотеатр, размещавшийся в левой части здания, и платный танцевальный зал, открытые только по субботам.

Когда я вошел, Вуди беседовал с компанией из трех незнакомых мне мужчин и одной женщины. Заметив меня, он довольно быстро покинул своих собеседников и подошел ко мне. В целом Вуди был столь же невысокого мнения о городских пижонах, как и большинство его собратьев-монтанцев, но с Лили он дружил, а поэтому принял и меня. Он спросил, придет ли мисс Роуэн. Я ответил, что нет, она слишком устала и хочет пораньше лечь спать, но передала ему привет.

Хотя Буди вышел ростом повыше, чем Альма Грив, ему тоже пришлось запрокинуть назад голову, чтобы смотреть мне в глаза. Его глаза были такие же черные, как у Генриетты, а копна седых волос напоминала верхушку горы Чер.

– Кланяйтесь ей от моего имени, – попросил Вуди, – Целую ее ручку. Она просто душка. А как ваши дела? Есть успехи?

– Нет, Вуди, увы. А вы по-прежнему на нашей стороне?

– Целиком и полностью. Если мистер Грив столь трусливо убил этого человека, то я косолапый койот. Я говорил вам, что имел удовольствие познакомиться с мистером Гривом, когда ему было два года. Мне же исполнилось шестнадцать. Его мать купила тогда у моего отца четыре одеяла и две дюжины носовых платков. Значит, вы ничем похвастать пока не можете?

– Да. А вы?

Он медленно покачал головой, поджав губы.

– Вынужден признаться, что нет. Конечно, в будние дни я мало с кем общаюсь. Вечером ожидается наплыв, и я постараюсь что-нибудь выведать. Вы останетесь здесь?

Я сказал, что да, добавив, что опросил уже всех, кого мог, но буду прислушиваться к разговорам.

Тут в зале появились еще два пижона и, заметив знаменитого Вуди, решительно двинулись к нам. Я подошел к стеллажам, выбрал книгу под названием «Греческий путь», написанную Эдит Хамильтон, о которой я слышал и от Лили, и от Ниро Вульфа, и присел с ней на скамью.

В 9.19 субъект в розовой рубашке, джинсах «левис», ковбойских сапогах и с желтым шейным платком отомкнул дверь в танцевальный зал и установил рядом с ней столик с кассой и коробкой входных билетов. Висевший у него на ремне устрашающего вида револьвер был незаряжен; я это знал наверняка, поскольку Вуди всегда осматривал его лично. В 9.24 появились музыканты, скрипач, аккордеонист и саксофонист, одетые не менее живописно, чем билетер. Они уже явно успели побывать у Вотера или у Генриетты. Местные таланты. Фортепиано, не уступавшее, по словам Лили, ее собственному, стояло на сцене. В 9.25 появились первые посетители, а в 9.28 распахнулись двери кинозала и оттуда вывалила толпа, большая часть которой устремилась за билетами на танцы. И началось веселье. В течение следующих четырех часов творилось то, ради чего сюда приезжали люди всех возрастов из Тимбербурга и даже из Флэт-Банка. Когда толпа перед входом в танцевальный зал рассосалась, я тоже уплатил два доллара и вошел. Оркестр играл удалой твист «Лошадка крути хвостом», и пары – около пятидесяти – прыгали, извивались и откалывали лихие коленца. Сам Вуди отплясывал с Флорой Итон, могучей вдовушкой, которая служила экономкой на ранчо «Бар Джей-Эр». Приезжие горожанки неоднократно пытались заполучить Вуди на первый танец, но он неизменно выбирал женщину из местных.

Поскольку а пообещал вам ограничиться одним лишь примером, то не стану его слишком затягивать. За эти четыре часа я навидался и наслушался более, чем достаточно, но, выйдя на свежий воздух в половине второго ночи, подумал, что ни на шаг не приблизился к разгадке убийства Броделла.

Вот, например, что я услышал. Девушка в вишневой блузке окликнула Сэма Пикока, одного из двоих ковбоев с ранчо Фарнэма:

– Эй, Сэм, ты бы постригся, а то выглядишь, как дикобраз.

На что последовал ответ:

– Теперь еще ничего. Видела бы ты меня, когда я только появился на свет. Мою мать приходилось связывать, чтобы заставить дать мне грудь.

Я был также свидетелем, как Джонни Вотер и Вуди выставили из зала двух подвыпивших пижонов, которые пытались отобрать у музыканта аккордеон. Спиртное, как было заведено, танцоры принесли с собой. В баре продавали только шипучку, соки, лед, бумажные стаканчики и аспирин.

Еще я слушал, как молодящаяся женщина с пышным бюстом закричала на своего партнера:

– Вовсе они не накачанные!

И залепила ему увесистую затрещину.

Еще пример услышанного. Пижон в смокинге разъяснял женщине в длинном вечернем платье:

– Нет, «постельная» – это не проститутка. Это, как правило, горничная, которая застилает постели гостям.

И последнее. Один парнишка обратился к другому:

– Конечно, она не придет. У нее же маленький ребенок на руках.

И еще я видел, как около восьми дюжин людей любой масти и возраста при моем приближении отворачивали физиономии, внезапно умолкали или, в лучшем случае, удостаивали меня холодным взглядом.

Поэтому, когда я вернулся в коттедж, забрался в постель и укутался двумя одеялами – ночь выдалась довольно прохладная, – то решил, что ломать голову мне не над чем, и забылся сном младенца.

Итак, с примерами покончено, но прежде, чем перескочить к событиям вечера в среду, я должен сообщить о том, что случилось в нашем коттедже во вторник. Я только вернулся откуда-то и мы сидели с Лили на веранде с противоположной стороны дома от террасы, на которой мы ужинали, когда внизу на дороге появился крытый «додж-коронет». Я уже прежде видел эту машину. Разглядев на переднем сиденье двоих мужчин, Лили сказала:

– Вот они. Я как раз собиралась тебе сказать – Доусон позвонил и предупредил, что они приедут. Но не объяснил, зачем.

Машина остановилась и из нее вылезли Лютер Доусон и Томас Р.Джессап. Признаться, при виде этой парочки я был так поражен, что позабыл все манеры и поднялся на ноги, когда адвокат и окружной прокурор уже подходили к нам. Чтобы два таких лица нагрянули на ранчо, где служил Харвей Грив, должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, поэтому признаюсь, когда я заставил себя подняться им навстречу, на душе у меня скребли кошки. Лица гостей тоже отнюдь не сияли, хотя от прокурора нельзя ожидать особого веселья, когда, например, его дело рассыпается в пух и прах. Лили предположила, что гости хотели бы промочить горло, чтобы смыть дорожную пыль, испросила, что им налить, но прокурор с адвокатом, поблагодарив, отказались.

– Вам, должно быть, кажется странным, что мы приехали вдвоем, – сказал Доусон, – но мистеру Джессапу понадобилось кое-что узнать и мы решили, что правильнее будет, если я сам буду задавать вопросы в его присутствии.

Лили кивнула.

– Конечно. Закон и порядок. – Доусон взглянул на Джессапа. Оба родились и выросли в Монтане, но по одному это было видно, а по другому – нет. Доусон, лет под шестьдесят, в полосатой рубашке с закатанными рукавами, без галстука, в брюках хаки, был крупный и кряжистый, как гризли, тогда как окружной прокурор, лет на двадцать моложе, сухощавый и щуплый, был облачен в темно-серый костюм, белоснежную сорочку и бордовый галстук. Доусон посмотрел на меня, раскрыл рот, закрыл его и перевел взгляд на Лили.