Страница 7 из 73
— Естественно.
— А ты, Зои, почему все время молчишь?
— Просто соображаю, не видно ли чего лишнего у меня из-под платья.
Эта реплика разрядила обстановку. Даже Гриффин вынужден был рассмеяться.
Умненькая девочка, подумал он. Надо не забыть ее потом поблагодарить.
Джонатан загасил сигарету и спрятал пепельницу в карман.
— Знаете, почему я решил вызвать сегодня вас двоих? Вас, а не всю труппу? Потому что… вы молоды. И мне редко приходилось встречать двух молодых актеров такого большого дарования. Я призываю вас — никогда не расслабляйтесь и используйте все возможности, которые таятся за каждым словом, произнесенным вами со сцены, за каждым жестом, каждым шагом по сцене, каждым взглядом, куда бы вы ни смотрели. И главное — слушайте. Постоянно слушайте, помня, что вы ничего не знаете. Упала булавка — вы обязаны услышать. Что бы это значило? Расправила крылья муха — вы обязаны заметить. Даже если кто-то чуть подастся в вашу сторону — вы и это обязаны сразу уловить. Ничто из происходящего в вашем присутствии не должно остаться незамеченным. Это не значит, что вам следует реагировать абсолютно на все, но нужно все осознавать, чтобы, когда потребуется или окажется уместной ваша реакция, она вытекала из всей предшествующей цепи событий. Многое из сказанного вам уже известно, но я хочу, чтобы это закрепилось в вашем сознании. Сейчас, когда «Буря» и «Много шума…» идут, причем, я бы отметил, с большим успехом, для вас настал опасный период. Возможно, самый опасный период для актера. Потому что вы можете легко потерять с таким трудом наработанную напряженность. Можете стать слишком уверенными в себе, слишком самонадеянными и расслабитесь. А зрители это моментально почувствуют. Они всегда чувствуют, когда кто-то работает не в полную силу. Это понятно?
— Да, Джонатан.
— Да. Спасибо, Джонатан.
— А теперь — какие у вас планы насчет обеда?
— Я встречаюсь с Ричардом в «Бентли», — сообщила девушка.
— С Ричардом Хармсом?
— Да.
— Я считал, ты с ним порвала.
— Нет. Пока нет, — улыбнулась Зои.
— А ты, Гриффин?
— Собирался поесть в «Зеленой комнате».
— Один?
— Да.
— В таком случае пошли со мной в «Даун-стрит». Времени до дневного спектакля как раз хватит. Если, конечно, тебе не надо сначала домой.
— Нет, не надо. С удовольствием.
Зои поцеловала обоих мужчин, взяла свой текст и удалилась.
— Пошли через главный вход, — предложил режиссер, спускаясь в зал.
— Ведите. — Гриффин подхватил рукопись пьесы. — Я за вами следом.
Пятница, 3 июля 1998 г.
В час пятнадцать пополудни Джейн сидела за кухонным столом с альбомом набросков и подборкой материалов по средневековым витражным окнам и изображениям святого Георгия и дракона. Она считала огромным преимуществом своей профессии то, что половину работы можно было делать дома.
Стоял июль, и, как обычно летом в последние годы, Южный Онтарио накрыла волна жары. А вместе с жарой пришла влажность, заставлявшая несколько раз в день менять одежду.
Джейн казалось, что она снова очутилась в дельте Миссисипи, и временами ее удивляло, почему окружающие не говорят так, как говорили все в ее детстве — в стиле романов Уильяма Фолкнера и пьес Теннесси Уильямса. По крайней мере, этим летом в Стратфорд согласилась приехать Аманда Уингфилд, которая четыре-пять раз в неделю появлялась в «Стеклянном зверинце». А где остальные? Почему ее друзей и соседей не зовут Бланш и Альма, Бейард и Квентин — почему они не те, кто прожигает жизнь на диете из слишком обильной выпивки и слишком цветистых речей, постепенно угасая в некогда роскошных усадьбах?
Представлены были все атрибуты жизни в Луизиане — соответствующая одежда, разнообразные средства борьбы с жарой. Крутились потолочные вентиляторы, таяли кубики льда в высоких запотевших стаканах с холодными напитками, из открытых соседских окон лилась меланхоличная музыка. В ходу были только свободные, просторные платья, рубашки и брюки. Порой по целым дням обходились вовсе без обуви; волосы постоянно стягивали на затылке, чтобы не лезли в лицо.
В июне, июле и августе не стесненная ничем грудь считалась в порядке вещей — это был сезон узаконенной демонстрации естественных форм. Попытаешься противиться этому — и тело начнет задыхаться. Продажа антиперспирантов подскакивала на двадцать процентов. Счета за расход воды взлетели выше крыши. И день за днем, день за днем девяносто, девяносто пять в тени[11].
И все же, несмотря на расслабленные дни и знойные ночи, это был не старый добрый Юг ее детства, хотя сходства хватало. Например, старинные дома, которые Джейн до сих пор называла довоенными, потому что многие из них напоминали построенный до Гражданской войны дом, в котором она родилась. Родилась в буквальном смысле слова. Ее бабушка, чья мать в 1860-х годах ребенком пострадала от жестокостей янки, не признавала больниц. В больницах все умирают, говаривала она, потому что видела, как скончался ее отец под представлявшимся ей безжалостным ножом эскулапа из Нью-Йорка. Поэтому Джейн появилась на свет дома — в огромной кровати своей прабабушки Оры Ли Терри.
И получила ее имя.
Войдя в возраст — так у нее на родине называли достижение совершеннолетия, — Джейн потихоньку ускользнула из дома — настолько далеко, насколько позволяли ей средства. И окунулась в другую культуру, о которой так много слышала во время тревожных лет вьетнамской войны. Эта культура существовала на одном со Штатами континенте, но американцы будто не замечали ее, заявляя, что там, в Канаде, никакой культуры вовсе нет, не говоря уже о такой, которую можно было бы назвать канадской.
Вопреки этому утверждению, Джейн обнаружила в Торонто, Монреале, Ванкувере и Виннипеге бурлящие центры творческой активности, где сразу попыталась найти работу. Джейн была даровитым художником и рассчитывала устроиться в театр. И это ей удалось. Поначалу ее привлекал дизайн костюмов, — и декораций тоже, — однако верх взял театральный реквизит. Это реальные вещи, говорила Джейн. Мне нравится держать их в руках. И вот теперь, через одиннадцать лет после того, как она пересекла границу, Джейн работала в Стратфорде, была замужем за Гриффином Кинкейдом, жила в послевоенном доме на обсаженной деревьями улице в довольно красивом и очень милом ее сердцу городке. Здесь вполне хватало культуры, и Джейн в ней процветала.
Ну ладно, хватит мечтаний, решила она. За работу. К витражам и этому проклятому, ускользающему лицу…
Каждое утро и каждый вечер слетались вороны. На Камбриа-стрит их было почему-то больше, чем в других домах, которые Джейн и Гриффин снимали в Стратфорде.
— Мы можем купить этот дом, — сказала она Гриффину после ужина. — Должны. Я очень его полюбила — много лет мне не было так уютно. Наверняка и ты чувствуешь то же самое. Ощущение полной удовлетворенности.
Они решили перед сном выпить по последнему бокалу вина на задней веранде. Гриффин в этот вечер не играл — редкий случай. Но он почти никогда не участвовал и в дневных, и в вечерних представлениях.
Вороны, собиравшиеся на ночлег, кричали со всех сторон — с севера, юга, востока и запада: Сюда! Сюда! Домой! Домой!
Джесс в этот день куда-то уехал, и садовник Люк работал один. Он с яростной сосредоточенностью орудовал лопатой, взрыхляя землю для новой клумбы и внося в нее удобрения из пакетов. Гриффу и Джейн такое непрерывное копание казалось просто сумасшествием.
— Этот тип одержим, — заметил Гриффин.
— Прокопает землю насквозь до Китая, — улыбнулась Джейн. — Утром так и сказал: «Прокопаю до Китая». Как маленький.
— Надеется, что цветы распустятся с двух концов, — отозвался муж.
— Было бы здорово. — Джейн взяла его за руку. — Мне очень хочется, чтобы тебе здесь так же нравилось, как и мне.
11
90–95° по Фаренгейту — примерно 32–35° по Цельсию.