Обители пустыни

Услышав этот голос, Меррит быстро произнес:

— Эй, старина! Все хорошо — я здесь. Я никуда не денусь.

Дин нащупал его руку и сжал ее с такой силой, что Меррит невольно вздрогнул. Его голос зазвучал вновь:

— Я дрался с ней, и она цеплялась за меня руками и ногами, и мне никак не удавалось сбросить ее. Я пробовал бить ее головой о камни, но она впилась зубами мне в плечо и не отпускала. Тогда я решил вытащить ее наверх. Я перестал отдирать ее от себя, обхватил руками и бросился бежать; но я заплутал и все время двигался по кругу на одном месте. Наконец я достиг галереи, но она догадалась о том, что я задумал, и стала сопротивляться. Боже мой! Как она билась, стараясь освободиться! Я споткнулся, и мы оба упали, она пыталась вырваться, а я держал ее. И тогда я услышал крик, и приближающиеся шаги, и она выскользнула у меня из рук и исчезла.

— Ну все, пойдем отсюда! — ласково сказал Меррит. Про себя он строго добавил: «Должен же кто-то нас, болванов, сохранять спокойствие!» Дина, подумал он, следует утихомирить, убедить подчиниться.

Дин рассмеялся.

— Думаешь, я спятил? — воскликнул он. — Никак нет. Пока еще. Я, я в здравом уме, совсем как ты, но это ненадолго. Если бы ты почувствовал, как она виснет на тебе, обвивая костлявыми руками, и не был способен увидеть, что это такое — ты был бы тоже близок к помешательству.

— Но это не могла быть, мумия, ты ведь понимаешь, — терпеливо, будто успокаивая маленького ребенка, сказал Меррит. — Это полнейший абсурд. Мумии не умеют вальсировать по гробницам. Это нарушает порядок вещей и.

— Разумеется, нарушает! — яростно прервал его Дин. — Думаешь, я этого не знаю? — его голос дрогнул. — Я не могу больше вынести, Меррит. Называй меня как угодно — я это заслужил. Но со мной, со мной. — он рассмеялся безумным смехом, и Меррит с опаской посмотрел на него. И вдруг Дин, уронив лицо в ладони, начал содрогаться в долгих, неостановимых спазмах.

— Со мной покончено, — хрипло произнес он.

— Вставай и пошли со мной, — приказал Меррит.

Он поймал себя на том, что настороженно поглядывает вокруг; припадок Дина сказался даже на его железной выдержке.

— Мы здесь и дня не останемся. Это место, оно нечестиво, вот и все. Пойдем, старина.

Он помог Дину подняться на ноги, и тот беспомощно прильнул к Мерриту, моля не бросать его в одиночестве. Меррит осторожно повел Дина к галерее, затем по взрытой земле к его палатке. Дин послушно сел на кровать, все время поворачивая свое побледневшее, осунувшееся от ужаса лицо и прислушиваясь к шагам Меррита. И лишь в палатке Меррит с изумлением заметил, что рубашка Дина была с одной стороны разодрана в клочья, а на плече была кровь и след от укуса. Он промыл рану и обработал ее нитратом серебра; и Дин угрюмо рассмеялся сквозь сжатые зубы. Затем Меррит уложил Дина в постель, а сам, не погасив лампу, лег рядом на полу, чтобы Дин мог сразу дотянуться до него и убедиться в его присутствии.

Палатка погрузилась в тишину; но Меррит, остававшийся все время настороже, с натянутыми до предела нервами, ощущал напряженность лежащего на кровати человека; понимал, что Дин держится лишь неимоверным усилием воли; и лихорадочно ждал рассвета, когда кошмар темноты развеется. После он забылся тревожным сном, но вскоре его разбудили мокрые от пота руки Дина, шарящие по лицу; голос Дина шептал:

— Она снаружи. Я слышу ее. Меррит, если она войдет сюда, я сойду с ума!

Меррит, быстро очнувшись, вскочил, выглянул из палатки в ночь и только тогда осознал всю глупость этого поступка, все заключавшееся в нем легковерие.

— Видишь ее? — напряженно спросил Дин за его спиной. — Если она там, я пойду за ней. Я не в силах больше думать о том, как она бродит вокруг. Представь, что она войдет внутрь.

Меррит помедлил, прежде чем ответить. Затем он сказал:

— Ничего там нет.

Он вернулся обратно и снова завернулся в одеяло. Но он не рассказал Дину, как что-то скользнуло от его взгляда прочь, за курган, в тень, не далее чем в десятке ярдов от палатки; и если глаза его не обманывали, это что-то не походило ни на сбежавшего козла, ни на гиену, ни на любое другое существо, ходящее на четырех ногах. Ни на блуждающего в ночи землекопа — лагерь тонул в безмолвии.

Снова сгустилась тишина. Из глубины ее внезапно снова раздался голос Дина, прерываемый дребезжащим смехом:

— Ну и адское же здесь местечко, как по-твоему?

И после:

— Эх, эх! Если бы мы только не издевались над тем, чего не понимаем, и отринули проклятую уверенность в себе и своих взглядах!

Наступило утро. Небо прощалось с темной вуалью ночи, когда Меррит вызвал Ибрагима. Тот пришел; но если он и сделал какие-то выводы относительно двух серых и изможденных лиц, представших перед ним, то не подал виду. Меррит отдал ему определенные приказания; Ибрагим издал ряд пылких восклицаний на своем грубом и жизнерадостном английском и удалился. Пятнадцать минут спустя весь лагерь пришел в движение. Завтрак состоялся в обычный час, но на сей раз он был приправлен гулом сборов и ожидания. Ящики с табличками и прочими древностями были бережно погружены на верблюдов; лагерное снаряжение — собрано и упаковано; в полдень палатки были сняты. Все руки были заняты делом; четверо с нетерпением бросались выполнять работу одного. Восток победил; какие бы средства ни были использованы, чтобы скрыть остатки его сокровищ от глаз пытливого Запада, они сделали свое дело. Гробница, наполовину раскопанная, вновь покоилась с миром. Восток защитил ее своими методами, законными или противозаконными.

На закате караван выступил в путь. Меррит, чье серое лицо и усталые глаза, казалось, ничуть не изменились, был спокоен, но все же с энергией предводителя, который обязан быть всем для всех людей, подгонял караван. Дин, молчаливый, с задумчивым лицом и поникшими плечами, вяло покачивался в седле, доверившись арабу, который вел его коня в поводу. Его рыжеватые волосы тронула седина; смешливые морщинки у рта уступили место иным, заново вылепившим лицо; он выглядел постаревшим на много лет. Солнце, осенявшее пустыню последними лучами, высветило их лица, когда они тронулись в обратный путь, оставив работу незаконченной.

Авангард растянулся по пустыне длинной цепью лошадей, людей и верблюдов. В последний миг сумерек, когда небо стало фиолетовым и тьма, накрывая их крылами, пала с высот, Меррит повернулся в седле и поглядел назад, на арену своих трудов. Раскопы, спешно забросанные землей, зияли как отверстые раны — неисцелимые раны, что навсегда пребудут открыты для беспощадного солнца, исступленных песчаных бурь и священных ночей, частью обнажая, частью скрывая тайны, спрятанные под ними. Взметенный прах затерянного города снова возвращался к своему потревоженному покою, раскинувшись в жалкой наготе — дабы вновь, когда придет полнота времени, быть погребенным в безбрежности песков. Человек пришел, человек ушел; человек придет снова, а после снова уйдет, и земля вновь обретет свою власть. Таинственный Восток, задумчивый и мрачный, напоенный мудростью забытых нечестивых преданий, торжествовал победу.

Больной козел, брошенный за ненадобностью, пробежал несколько шагов за караваном, немощно блея. Он остановился перед одним из курганов и посмотрел им вслед. Кони и люди медленно исчезали в пустыне. Иногда откуда-то спереди доносились голоса, становясь все более тихими по мере того, как темная нить каравана уходила под звездами все дальше на запад. Но замыкавшие хранили молчание. Меррит, обернувшись назад, увидел нечто, скользящее среди курганов, черное пятно в сумерках, и вонзил шпоры в бока своей лошади. Затем он вспомнил, что это мог быть козел.

И тогда занавес ночи опустился, и крадущаяся тень канула во тьму.

А. Шерман ТЕНИ В ПУСТЫНЕ