Морской князь

Сразу после утренней трапезы он, не давая никому расходиться, занялся распределением обязанностей.

– Что же ты позволил Видане командовать вами, мужами, как малыми детьми? – обратился он к вожаку смольцев Дулею.

– Да она сама… Она и раньше… Я в веже за главного остался, когда она поехала… – неловко мямлил тот.

– Он не виноват. Я сама стала распоряжаться. Он хороший вожак, – вступилась за Дулея Видана.

– Ты это говоришь сейчас как воевода или как просто вдова полусотского? – холодно спросил князь.

– Я даже не знаю. А какая тут разница?

– Если ты меня перебила как воевода, то тебя сейчас разденут и привяжут на сутки к позорному столбу. Если как вдова, то впредь будешь молчать, пока тебя не спросят.

Лицо Виданы пошло пятнами от обиды, пару раз она открывала было рот, но так ничего и не рискнула сказать.

– Ты же, Дулей, если позволишь еще в своей ватаге кому-то распоряжаться, не только слетишь с вожаков, но год будешь носить женское платье.

Гриди встретили обещание князя дружным хохотом.

– Тем, кто остался без напарника, сегодня же найти себе пару, – продолжал Рыбья Кровь. – Это всех касается, – князь выразительно глянул на Твердяту. – Иначе будете получать наказание в тройном размере. Видана же, раз так любит командовать, будет у нас вожаком женской ватаги, а то, боюсь, мне самому с ними никак не справиться.

После того как все было окончательно распределено, оставалось лишь развести всех по работам, но тут возникла новая закавыка. Оказалось, что всю неделю гриди только о том и мечтали, чтобы не походить на ромейских рабов в каменоломнях. Грива так при всех и высказал:

– Для вчерашних смердов и людин долбить землю сподручнее, чем княжеским гридям.

– А вам что? – слегка нахмурился Дарник.

– Нам дозоры, охота, рыбная ловля, заготовка сена и дров, – как давно обдуманное, перечислил воевода.

Рыбья Кровь чуть призадумался:

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Только тот, кто строит селище, будет в нем и хозяином. Будет занимать лучшие каморы, принимать добытые вами припасы, выдавать вам харчи и ругать вас за утерянные наконечники стрел.

Теперь пришла очередь скрытно поулыбаться смольцам. Сами того не желая, гриди достигли обратной цели: вместо того чтобы возвыситься над ополченцами, приговорили себя к положению бездельников-охотников.

– Почему ты мне не отдал ватагу смольцев? – сразу после сборища упрекнул князя Корней. – Кто я теперь: хорунжий без хоругви, без сотни и даже без ватаги?

– Забудь наши прежние войсковые чины, – спокойно посоветовал Дарник. – Покажи свое превосходство в простой жизни и станешь вожаком.

– И как мне его показать? Лучше всех киркой махать? – пробурчал хорунжий.

– У нас где-то имелась ромейская лебедка, которой мы повозки вытягивали. Достань ее и вытягивай воду из речушки.

Корней озадаченно воззрился на князя, соображая, что тут и к чему:

– И что, мне заявлять это как собственную придумку?

– Ну а чью же еще? – только и ухмыльнулся Рыбья Кровь.

В тот же день, выпросив у князя в помощники Свиря, Корней соорудил из жердей помост, выступающий за край обрыва, а на нем установил лебедку. Один человек, крутя ее ручку, отныне легко поднимал снизу не ведро и не бадью, а целый бочонок воды. Для прежних водоносов с ведрами это стало поистине огромным облегчением.

Вообще-то сию придумку Дарник держал для себя и отдал Корнею с некоторой неохотой. Зато каким удовольствием было видеть, как неприкаянный «хорунжий без хоругви» воспрял духом и уже сам атаковал князя собственными предложениями: где устраивать «гнезда» для ночных дозорных, как приспособить тайную веревочную лестницу с обрыва к ручью, где возвести насыпь камней, чтобы скрыть от посторонних глаз загон для лошадей и скота. Так что в конце концов Рыбья Кровь с общего одобрения отдал ему в постоянное подчинение «полуватажку» из четырех смольцев, двух гридей, писаря и трубача-знаменосца.

Теперь, когда на Утесе (как они стали называть свое селище) имелось достаточное количество лопат, кирок, молотов и ломов, все землекопные работы пошли гораздо веселей. Один десяток смольцев долбил известняк, другой работал по дереву: тесал балки и доски, после полудня они менялись местами, и это вовсе не рвало никому жилы. Гриди, как и хотели, занимались ближней охотой и рыбалкой, но по мере того, как смольцы все глубже уходили под землю, их шутливый тон над ополченцами значительно убавлялся.

А что же Видана? Все ее командирские силы уходили на то, чтобы усмирить пятерых гридских мамок, которые ни за что не хотели слушать какую-то смольскую выскочку. Ограниченное пространство утесного стана позволяло всем, кто там находился, быть невольными свидетелями их перебранок. Рыбья Кровь даже распорядился, чтобы женщины со своим шитьем, прядением, ткачеством и стиркой расположились подальше от основного стана, а свой шатер перенес от их бабьих ссор на противоположный край Утеса. Но и туда иной раз долетали вполне различимые крики:

– Своими смердками и людинками командуй, а не нами!

– Думаешь, под князя легла, так тебе все можно!

– Он тебя обещал голой у позорного столба выставить – он тебя выставит!

В самом деле, выставление в обнаженном виде у позорного столба, как воинов, так и женщин было эффективным наказанием, но на Утесе Рыбья Кровь его намеренно не применял. Во-первых, все и без того не один раз имели возможность видеть друг друга в первородном виде, во-вторых, страх наказания был посильней самого наказания.

Несколько раз Видана в слезах прибегала к нему в шатер, требуя наказать противных мамок. Князь только руками разводил:

– Я же тебе говорил, что самому мне справиться с ними не по силам.

– А можно я при тебе буду: обстирать, что подать, за княжичами присмотреть? – снова и снова просилась полусотская вдовица.

– Тогда тебя бабы вообще затюкают. Завоевывай их уважение малыми шагами – вот все, что я могу тебе сказать. Меня тоже все наследные князья когда-то пригнуть старались, ну и ничего. Теперь я для них лучший друг и союзник.

Пыталась она и чисто по-женски воздействовать на него. Однако после первой ночи в шатре Дарник соглашался встретиться с ней где угодно, только не на княжеском ложе. Вот и приходилось им через день разными путями, захватив по одеялу, пробираться в скрытое тайное местечко вдали от Утеса и уже там изображать пылких полюбовников. Всякий раз Видане казалось, что еще чуть-чуть – и князь сдастся, тем более что идет холодная осень и ему самому не в радость любовные утехи на голой земле. Тут она глубоко заблуждалась: для Дарника противостоять капризам погоды было не меньшим удовольствием, чем сражаться с людьми. Ведь холод, жара, ливень с ветром – это тоже брошенный тебе вызов, который ты должен принять и преодолеть, считал он. Поэтому сам с любопытством ждал, когда Видана первой откажется из-за непогоды прибегать к нему на свидания.

Неприятным довеском ко всему этому был Твердята, который из-за аппетитной вдовицы с каждым днем превращался для Дарника во все большую заботу. Нет чтобы все понять и навсегда отстать от законной княжеской наложницы – он, напротив, вел себя словно для него соперника-князя и не существовало. Пользуясь тем, что в дневное время Рыбья Кровь намеренно не замечал женскую вожачку, он снова и снова оказывал ей всевозможные знаки мужского внимания, чему князь оказался совсем не готов помешать, не мог же он открыто сам или даже через Корнея предупредить зарвавшегося гридя, чтобы тот не лез к якобы одинокой Видане.

Еще в самом начале своего воеводства и княжения Дарник взял себе за правило набирать себе в ближнюю дружину только тех гридей, которых он мог всегда победить в личном единоборстве. Это правило однажды спасло ему жизнь, когда двое арсов-телохранителей из-за шкатулки с золотом напали на него. С большим трудом ему тогда все же удалось справиться с ними. Твердята в общем-то тоже не представлял для него особой трудности в поединке с любым оружием. Зато он являлся лучшим кулачным бойцом дружины и рано или поздно мог предложить князю помериться с ним удалью на кулаках. Пугала не столько ловкость айдарца – Дарник не сомневался, что сумеет увернуться от его сокрушительных ударов, сколько необыкновенно костистый череп Твердяты, по которому сподручней бить молотом, чем голым кулаком, да и его короткая шея со свисающей мощной челюстью надежно прикрывали уязвимое место любого бойца – кадык. Дарник уже заранее чувствовал боль в собственных кулаках, когда придется обрушить на этот костяной панцирь свои удары.