Страница 32 из 34
*
Вырвался из сна.
Со стоном.
Тьма вокруг, а левую ногу в верхней части задней поверхности бедра палит чересчур знакомой болью – кто-то его режет.
На одно ужасное мгновение он вновь оказался в той пыточной камере с укутанным в черный платок Аашифом, подвешенный к потолку за запястья, с прикованными к полу лодыжками, с телом, вытянутым в струну, так что и не шелохнешься, как бы чудовищна ни была боль.
Чьи-то руки трясли его за плечи.
Женский голос произнес его имя:
– Итан, все в порядке. Все уже позади.
– Пожалуйста, перестаньте, о господи, пожалуйста, перестаньте…
– Вы в безопасности. Я это вытащила.
Он отметил световое пятно, несколько раз моргнул, пока оно не сфокусировалось.
Луч фонарика, лежащего на полу.
В отраженном свете Итан увидел каменные стены, две гробницы, витражное окно – и тогда все с оглушительной силой накатило обратно.
– Вы знаете, где вы? – спросила Беверли.
Боль в ноге была настолько сильной, что его затошнило.
– Нога… что-то не так…
– Я знаю. Мне пришлось кое-что из нее вырезать.
В голове прояснилось. Больница, шериф, попытка покинуть город – все пришло обратно; память пыталась пересобрать отдельные события в осмысленную последовательность. Он подумал, что видел еще и Кейт, но уверенности в этом не испытывал. Этот эпизод чересчур смахивал на сон – или на кошмар.
Но с новообретенной ясностью мышления боль в ноге вышла на первый план, мешая сосредоточиться на чем-нибудь другом.
– О чем это вы? – уточнил он.
Подняв фонарик, Беверли направила луч на правую руку, державшую между большим и указательным пальцами что-то вроде микрочипа с пятнышками засыхающей крови среди полупроводниковых дорожек.
– Что это? – спросил Итан.
– С помощью этого за вами наблюдают и отслеживают, где вы.
– Это было у меня в ноге?
– Такие вживлены каждому.
– Дайте его мне.
– Зачем?
– Чтобы я растоптал его вдребезги.
– Нет-нет-нет. Не стоит делать этого. Тогда они сразу поймут, что вы его удалили. – Беверли протянула ему чип. – Просто выбросьте его на кладбище, когда будем уходить.
– А здесь нас не найдут?
– Я уже пряталась здесь с чипом. Толстые каменные стены сбивают сигнал. Но долго оставаться здесь нельзя. Они способны отследить чип с точностью до сотни ярдов от того места, где пропал сигнал.
Итан с кряхтением сел. Откинув одеяло, увидел лужицу крови, блеснувшую в свете фонарика. Из пореза на задней стороне бедра продолжали сбегать алые ручейки. Интересно, на сколько ей пришлось углубиться. Голова шла кругом, липкую от горячки кожу саднило.
– У вас в сумке есть что-нибудь, чтобы закрыть рану? – осведомился он.
– Только технический скотч, – покачала она головой.
– Давайте. Лучше, чем ничего.
Подтащив сумку к себе, Беверли запустила руку внутрь.
– Мне приснилось, что вы сказали, будто приехали сюда в тысяча девятьсот восемьдесят пятом, или это произошло на самом деле? – поинтересовался Итан.
– На самом деле. – Она извлекла рулон ленты. – Что мне делать? Медицине я не обучалась.
– Просто оберните несколько раз вокруг ноги.
Приклеив кусок ленты, Беверли принялась раскручивать рулон, осторожно обвивая скотчем бедро Итана.
– Не слишком туго?
– Нет, в самый раз. Нужно остановить кровотечение.
Сделав пять оборотов, она оторвала ленту и разгладила ее.
– Я должен вам кое-что сказать, – сообщил Итан. – Нечто такое, чему вы не поверите.
– А вы попробуйте.
– Я приехал сюда пять дней назад…
– Вы мне уже говорили.
– Это было двадцать четвертого сентября две тысячи двенадцатого года.
Мгновение Беверли просто смотрела на него.
– Вы когда-нибудь слыхали об айфоне? – осведомился Итан.
Она покачала головой…
– А об Интернете? «Фейсбуке»? «Твиттере»?
…и продолжала качать.
– Ваш президент… – начал Итан.
– Рональд Рейган.
– В две тысячи восьмом Америка избрала своего первого черного президента Барака Обаму. Вы никогда не слыхали о катастрофе «Челленджера»?
Он заметил, что фонарик у нее в руке задрожал.
– Нет.
– Падении Берлинской стены?
– Нет, ничего такого.
– Двух войнах в Заливе? Одиннадцатого сентября?
– Вы мне голову морочите? – Беверли поглядела с прищуром: одна мера гнева, две – страха. – О боже! Вы с ними, не так ли?
– Конечно, нет. Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– И ваш день рождения…
– Первого ноября.
– Какого года?
– Тысяча девятьсот пятидесятого.
– Вам должен был исполниться шестьдесят один год, Беверли.
– Не понимаю, что это значит.
– Тогда нас уже двое.
– Здешние люди… они не говорят друг с другом ни о чем за пределами Заплутавших Сосен, – промолвила она. – Это одно из правил.
– О чем это вы?
– Они называют это «жизнью текущим моментом». Не допускают никаких разговоров о политике. Никаких разговоров о прежней жизни. Никаких дискуссий о поп-культуре – кино, книгах, музыке. По меньшей мере тех, которые недоступны здесь, в городе. Не знаю, заметили ли вы, но тут нет практически никаких торговых марок. Даже деньги с придурью. До последнего времени я не замечала, но вся наличность здесь из пятидесятых и шестидесятых. Ни одной более поздней монетки. И ни календарей, ни газет. Единственное, благодаря чему я сохранила счет времени пребывания здесь, – это то, что я веду дневник.
– И почему это так?
– Не знаю, но наказывают за проступок сурово.
Нога Итана, сдавленная скотчем, пульсировала, но хотя бы кровотечение унялось. Покамест пусть его, но скоро повязку придется ослабить.
– Если я узнаю, что вы с ними… – начала Беверли.
– Я не с ними, кем бы
они
ни были.
Глаза ее набрякли слезами. Сморгнув их, Беверли утерла блестящие дорожки, оставшиеся на щеках.
Итан привалился спиной к стене.
Озноб и боли усугубились.
Он по-прежнему слышал, как дождь барабанит по кровле над ними, и по-прежнему за витражным окном господствовала ночь.
Подняв одеяло с пола, Беверли накинула его Итану на плечи.
– Вы прямо горите, – заметила она.
– Я спросил вас, что это за место, но настоящего ответа так и не дождался.
– Потому что я не знаю.
– Вам известно больше, чем мне.
– Чем больше знаешь, тем странней становится. Чем меньше знаешь…
– Вы провели здесь год. Как вам удалось выжить?
Она рассмеялась – печально и смиренно:
– Делая то же, что и все… покупаясь на враки.
– Какие враки?
– Что все чудесно. Что все мы живем в идеальном городке.
– Где обретается рай.
– Что?
– Где обретается рай. Это я видел на транспаранте на подступах к городу, когда пытался уехать отсюда вчера вечером.
– Когда я впервые здесь очнулась, то была так дезориентирована и так страдала от боли после автокатастрофы, что поверила, когда мне сказали, что я здесь живу. Проблуждала весь день в тумане, после чего шериф Поуп нашел меня. Сопроводил в «Биргартен» – тот самый паб, где мы с вами впервые встретились. Сказал мне, что я тамошняя барменша, хоть я ни разу в жизни и не обслуживала посетителей бара. Потом отвел меня в викторианский домик, которого я прежде и в глаза не видела, и сказал мне, что я дома.
– И вы ему просто поверили?
– У меня не было конкурирующих воспоминаний, Итан. В тот момент я знала лишь свое имя.
– Но память вернулась.
– Да. И я поняла, что что-то очень не сходится. Я не могла связаться с внешним миром. Знала, что это не моя жизнь. Но в Поупе было что-то такое, ну, зловещее, что ли. На каком-то инстинктивном уровне я понимала, что лучше не расспрашивать его ни о чем.
Машины у меня не было, так что я начала предпринимать длинные прогулки к окраинам городка. Но странное дело – всякий раз, когда я приближалась к месту, где дорога загибается обратно, угадайте, кто был тут как тут?.. До меня дошло, что Поуп на самом деле вовсе не шериф. Он начальник тюрьмы. Для всех живущих здесь. Я догадалась, что он каким-то образом меня отслеживает, так что в течение двух месяцев не высовывала головы, ходила на работу, ходила домой, завела парочку друзей…