Страница 2 из 9
Все не задалось с самого начала. Марине долго не давали отпуск, хоть она и написала заявление на июль. Но в мае ушла в декрет одна ее напарница, а вторая в июне сломала ногу, и Марине не только не удалось уйти в отпуск, но и пришлось работать за троих. Отпустили ее в сентябре, когда вышла после больничного сотрудница. Но мечта поехать на заграничный курорт и поймать последние моменты уходящего лета разбилась об Алешкин просроченный паспорт. Ох, как ругалась Марина, когда узнала, что любимый подложил ей такую свинью! Неделя отдыха для современного человека, у которого каждая минута заполнена тем или иным делом – роскошь. И получить в эту так сложно добытую неделю вместо королевской жизни по системе «все включено» прозябание без удобств в забытой богами деревне – чудовищное преступление. Согласилась она только потому, что Алексей в качестве компенсации обещал ей свадебное путешествие на Мальдивы. А ради этого можно и потерпеть: до свадьбы ждать осталось не так уж долго.
– Ладно, не куксись, – примирительно сказал мужчина. – Лучше помоги.
Марина отошла от окна и присела над раскрытым чемоданом. Вещей на неделю они взяли немного: в деревне, кроме летних шорт, нескольких футболок, ветровки и запасных джинсов ничего не понадобится. Высокий Алексей уступил ей нижние полки в шкафу, а сам занял верхние. Все то время, что Марина выкладывала свою одежду, ее не покидало ощущение, что за нею кто-то следит. Пару раз девушка бросила взгляд за окно: может, тетка вышла в огород и украдкой подглядывает за ними? Или кто-то другой? Но нет, в огороде по-прежнему не было ни души. И все же каждый раз, когда она отворачивалась к шкафу, чувствовала спиной опасный, будто ядовитый паук, взгляд, который хотелось немедленно стряхнуть. Откуда взялось это чувство тревоги? В комнате, кроме них с Алексеем, никого не было. Не дама же с портрета на нее глядит!
– Ты чего дергаешься? – спросил Алексей, когда девушка в очередной раз оглянулась. Марина пожала плечами: не скажешь же, что ей неуютно под чьим-то невидимым взглядом. Лешка лишь посмеется или, что еще хуже, рассердится, решив, что она придумала еще одну причину, почему ей тут не нравится, до кучи к уже высказанным ранее. Да, он знает, что она совсем не в восторге от перспективы отдыха в деревне! Но ради любимого может же потерпеть недельку, тем более что он обещал потом шикарное путешествие! Вот что бы ей ответил Алексей. Поэтому Марина просто качнула головой и закрыла дверцу шкафа.
– Не знаешь, кто это? – как можно безразличней кивнула она на даму на фотопортрете.
– Кто ее знает… Может, какая-то прабабка или родственница. Если хочешь, спрошу у тети.
– Не надо. – Марина сунула руки в карманы джинсов и крутанулась на пятках, еще раз окидывая взглядом всю комнату. Под портретом располагался узкий комод с тремя ящичками, которые тетка попросила не занимать, а на самом комоде, на вывязанной крючком белой салфетке, гордо стояли искусственные розы в вазе синего стекла. У противоположной стены, покрытой цветастым ковром, располагалась двуспальная кровать с высокой полированной спинкой, аккуратно застеленная покрывалом. До прихода гостей на ней высилась горка разного размера пуховых подушек, которые тетка затем унесла. Такие же подушки были в деревне у Марининой бабушки, – и каждый вечер бабушка их аккуратно снимала и переносила на узкую тахту, а утром опять выстраивала горкой на застеленной кровати – в накрахмаленных белоснежных наволочках без единой морщинки, с идеально расправленными острыми уголками. Маленькой Марине каждый раз хотелось разбросать эти подушки и поваляться в них, представляя себе, что они – облака. Но, конечно, никто не давал ей этого сделать.
Узкий высокий шкаф занимал стену возле входной двери, а у противоположной, возле окна, стояло громоздкое кресло, прикрытое сшитой из той же ткани, что и покрывало, накидкой. Все вроде бы и домашнее, чистое, но какое-то несовременное и унылое, несмотря на попытки хозяйки создать уют. Комната какая-то блеклая и невыразительная, а старые вещи вызывали смутные воспоминания детства, которое сейчас, через призму современного изобилия и более успешной жизни, виделось Марине не таким уж счастливым. Будь обстановка в комнате чуть ярче и современней, глядишь, и перспектива провести в этих местах неделю не казалась бы такой удручающей.
– Ну как, разобрались? – Дверь в комнату распахнулась и без стука вошла хозяйка. Марина вздрогнула от неожиданности и с неприязнью подумала, что, если у тетки есть такая привычка – врываться без предупреждения, им с Алексеем тут житья точно не будет. Впрочем, чего можно ожидать от пожилой женщины, одинокой уже не один десяток лет?
– Обед на столе! Идите мойте руки, – объявила хозяйка и, не дождавшись ответа, закрыла дверь.
– Я не хочу есть! – запротестовала Марина.
– А придется. Не обижать же тетю! – строго, словно отец, возразил Алексей и, взяв девушку за руку, повел за собой в светлую чистую кухню, где уже был накрыт стол.
– Совсем-совсем ничего? – растерянно спросила Олеся и закусила губу, как в детстве, когда готова была расплакаться. Ярослав помнил эту ее особенность, и на какой-то момент ему показалось, что не было оставленных позади двух десятков лет. И что сейчас по ее бледной, усыпанной золотистыми веснушками щеке покатится первая слеза, прозрачная и сверкающая, как чистой воды алмазная капля. Но Олеся, развевая морок воспоминаний, улыбнулась – краешками губ, огорченно и одновременно недоверчиво, и Ярослав, чувствуя за собой вину в ее разочаровании, развел руками.
– Там никого не осталось из прежнего персонала. Заброшенное здание, пустующее много лет, что ты хочешь…
– А ты бы поспрашивал, – вскинула она на него глаза – то ли в некой надежде, то ли в легком упреке. Ярослав в первое мгновение не нашел, что ответить. У Олеси были удивительные глаза, цвета меда, с темными, будто веснушки, крапинками. В зависимости от того, глядела ли она на свет или оставалась в тени, глаза ее казались то светло-прозрачными, словно липовый мед, и тогда крапинки резко выделялись на основном фоне радужки, то темнели до цвета гречишного.
– Я спрашивал. У местных. Надо архивы поднимать. Вот…
Мужчина суетливо достал из кармана смятую бумажку и аккуратно разгладил ее на пластиковой столешнице.
– Мне удалось получить телефон одного архива, в котором, возможно, хранится какая-то документация. Ты не волнуйся, я позвоню, а потом съезжу и все узнаю.
Он протянул через стол руку и накрыл прохладные пальцы девушки. Олеся не отдернула руку, но напряглась вся, как натянутая струна, и Ярослав поспешно убрал ладонь.
– Мы съездим вместе, – тихо, но твердо ответила девушка после недолгой паузы. Ему эта идея не понравилась из-за целой кучи причин, которые, впрочем, сходились в одной точке – состояние здоровья Олеси. Ехать нужно в другой город. А это тебе и долгая дорога, и гостиница, и отсутствие в случае чего квалифицированной медицинской помощи. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Олеся уже не смотрела на него. Погрузившись в свои размышления, она задумчиво помешивала трубочкой и так уже растворившийся сахар в стакане с апельсиновым соком и казалась отсутствующей. Была у нее такая странная особенность – посреди оживленного разговора вдруг уходить в свои мысли, а потом так же внезапно «пробуждаться» и извиняться смущенной улыбкой. Сентябрьское солнце, застенчиво заглядывающее в окна кафе, то пряталось в каштаново-рыжих волосах девушки, то выныривало из их волн, и тогда казалось, что над головой Олеси золотится нимб. Ярослав пожалел, что нет с ним сейчас его камеры, чтобы запечатлеть этот дивный кадр во всех его осенних красках. Он любил фотографировать Олесю, она была его Музой, но только снимать ее нужно было незаметно. Позировать она не умела – зажималась, кривила губы в неуверенной улыбке, прятала свое внутреннее «я» за семью замками, будто реликвию, и становилась какой-то чужой. Даже цвет волос ее тускнел, а глаза словно серели, теряли не только цвет, но и крапинки. В чем была причина таких метаморфоз, ни Ярослав, ни Олеся не знали. Он огорчался и сердился, рассматривая в окошечке камеры кадры, она же заливисто смеялась над своей нефотогеничностью и опять становилась сама собой. И Ярослав, мгновенно бросая рассматривать неудачные снимки, щелкал кнопкой, торопясь запечатлеть ее настоящую, ее истинное «я», выглянувшее, словно солнце из-за облака, с заливистым смехом. Олеся закрывалась одной рукой, махала на него второй и еще больше раззадоривалась. А он, как одержимый, щелкал и щелкал…