Очень простые мы

(Щелчок. Кадр с одного зубца перескакивает на другой. Чуть медленней, чем раньше. Секундная тьма. Но вот - пленка жизни в нормальном ритме).

Старик прозрел! Свет. Солнце. Люди. И я тут тоже. МЫ все. Все перестают бегать по укатанным дорожкам житейских дел и находят свое призвание. Амели смеется, и мы смеемся. И с ней сейчас видим мир реальный, покрывало окончательно сползло и наши сердца полны света, яростного света, от которого даже больно. Целуемся и говорим слова любви, ни следа от спокойного равнодушного покоя, что овладел нами днем. Фильм кончается, и мы курим в тишине, мы так любим тишину. Ведь в ней мы слышим себя! Обнимаемся и засыпаем после бурной двухчасовой  нежности тел…… 

 «Я люблю тебя…Я тебя»! В наши глаза заглядывает свет звезд……

Но все, на сегодня хватит. Уже два часа ночи, а завтра на работу. Ставлю «Hooverphonic»  и ложусь в постель, слушаю спокойный голос певицы. Мне тоже спокойно. Ощущаю  запах ее волос на одеяле, кажется жасмин, и в центре груди становиться тепло. Засыпаю с ее именем на губах. Кадр. 

 Снова пишу. Об ином дне? Да! Мы встаем и делаем завтрак и, расположившись на том же полу, жадно поглощаем  макароны с сосисками, обильно политыми дешевым майонезом. «Слушай, там еще остался вчерашний салат»? Лениво пережевывая  макаронину и заглядывая ко мне в глаза, спрашивает Оля. «Да, щас принесу». Открывая старенький, еще советский дребезжун-холодильник, украшенный наклейками а-ля фильмы ужасов, Годзилла в обнимку с Фредди Меркьюри, (правда, странное сочетание?), - я беру прозрачную миску с салатом и иду назад, по дороге поскальзываясь в лужице, оставленной кошкой, никак не желающей ходить по своим делам куда следует. «Блин, чтоб она сдохла», взрываюсь я, еле поймав взлетевшую под потолок салатницу.

Уже немного взвинченный,  сажусь рядом с Олей, и молча накладываю салат ей на тарелку. Уничтожив салат, мы закуриваем и смотрим на грязные тарелки, которые надо отнести на кухню. «Лаки, я помою», угадывает мое желание Оля и уходит на кухню, на прощание многозначительно подмигнув и указав взглядом на постель. Я опять раздеваюсь и растекаюсь усталым телом по смятым простыням, вслушиваясь в журчание крана на кухне. Но вот он умолкает и скрипит дверь в ванной. Квартира наполняется смутным гулом, и чуть еле слышным свистом, это набирается ванная. Я слушаю эти звуки, пытаясь представить то, что сейчас делает Оля и улыбаюсь…

 За окном шумит листва деревьев, глаза мои отмечают первые желтые пятна в ровном изумрудном цвете листьев, и я думаю над этим. Серые облака на небе раздвигаются, и в комнату входит солнце. Оно представлено в виде нескольких потоков света, и в этих потоках я  вижу порхание мельчайших пылинок. Они медленно плавают там, сверкая и поворачиваясь вокруг оси и некоторые похожи на крохотных уточек. Вот одна проплывает мимо моего носа, вот другая.

 Порыв ветра залетает в комнату, и они быстро мечутся, но вскоре опять успокаиваются. Мне как-то неспокойно, и я закуриваю, мешая дым с пылинками!

 Тело расслабляется, сигарета шипит в черной мокрой пепельнице и в комнату входит Оля. Она закутана в старую простыню с желтыми пятнами, сквозь которую просвечивает ее смуглое тело, и я смотрю, как быстро набухают кружочки сосков под белой тканью. «ЛАКИ, ты здесь что делал»? «Мечтал-л. Смотрел-л-л на Солнце».  «А, дай покурить».

 Она ложится рядом и прижимается ко мне. Курит. Молча. Тушит и прижимается еще сильнее, от чего мне становиться трудно дышать. «Закрой жалюзи, мне солнце в глаза светит», шепчет она хрипло, и я опускаю их. Комнату окутывает интимный полумрак, от лучей, пробивающихся сквозь красные створки, и мы начинаем двигаться в убыстренном темпе, в жажде как можно быстрее получить вожделенное удовольствие. Взрыв света,  луч солнца пробился сквозь заслонки и упал на хрустальный стакан, грязный от  недопитого кофе. Мы утомленно дышим и смотрим друг на друга. Я думаю о ночи, волшебной ночи, столь отличающейся от дня. Тогда не было яростной страсти, а была нежность. Страстное удовольствие изменило цвет наших лиц, сделало его каким-то желтоватым, а глаза потеряли блеск, в глубине  зрачков появилось что-то мертвое и мутное. А ночью они сияли как звезды.

«Подними жалюзи, что-то мне темно», требовательно и громко просит Оля и комната. Вуаля! Наполняется платиновым  светом. Некоторое время мы плаваем, нежимся и жмуримся в этом теплом, сияющем океане. Мурлычем. Ластимся друг к другу. Я щекочу ее пяточки, от чего она еле слышно стонет, и глаза ее становятся совсем большими. Потом сбрасывает с себя покрывало и  игриво водит пальцем по груди пытаясь утихомирить учащенное дыхание.  Прошло минут пять…

Мы смотрим на листья, и я говорю: «Ты видишь вон те желтые кусочки на дереве». «Да». «Так странно думать, что все превратится в эти желтые кусочки, все увянет. А потом превратится в черные кусочки, которые рассыпятся в прах. И вот  еще этот зеленый лист, вон тот, который сверкает, пылает, в луче солнца, тоже станет  черным кусочком, упадет на землю, и, полетав чуть-чуть, опустится на автостраду, где по нему проедет автомобиль и он исчезнет». «Да, и машина превратится в прах и все. Все. И МЫ». «Мне от этого грустно», шепчу я и глажу ее волосы, еще мокрые после ванной. Мы долго лежим и слушаем, как бьются наши сердца, все тише и тише и вот совсем нет. Вдалеке за горизонтом сверкает молния и гремит гром, наверное, будет дождь. Я слышу тихое посапывание, она заснула - пока я мечтал. 

Потом мы гуляем под дождем и ловим приятное ощущение от прикосновения прохладных острых капель к разгоряченной, розовой, с маленькими пупырышками, коже. Вот мы опять вблизи фонтана. На скамейке сидит наш старый друг Макс в позе ленивого кота. И мы подходим к нему. «О, мои лапушечки пришли», вскакивает и обнимает нас Макс, губы его отыгрывают дежурную улыбку старого опытного продавца. «У, ты мой котеночек-пампусеночек. Ну как вы. Там. Чих-пых»? «Макс, ну че так пошло», скривившись, пожимаю я его руку, холодную и липкую. «Ты как всегда в своем репертуаре». «Ну, что мы сегодня делаем»? Смеется Оля, небрежно целуя меня, и вопросительно смотрит на Макса. «Ну, щас должен Вадим подойти. Блин совсем меня достал. Все время на работе косячит, сколько его жизни учить? Сколько раз ему объяснял, как с кассой работать. Все не догоняет, а про Мирру вообще молчу. Опять при мне звонил ей и интересовался, с кем она успела перепихнуться за то время, что он на работе. Придурок»! В глазах Макса загорается жесткий огонек. Но вот он опять переводит разговор на другую тему. "Оп-ля", и из его пятнистого рюкзачка выпрыгивает бутылка сидра.

«Опять этот алкоголь, ну, сколько можно», притворно вздыхаю я. «Ну, Лакс. Мы же чуть-чуть», сжимает мою руку Оля, и…Между нами пробегает поток экстаза. Я провожу рукой по ее щеке, и она вздрагивает от наслаждения. «Я люблю тебя», шепчем-думаем мы. «ЛАКС, ты ошибаешься, алкоголь не может подавить наше сердце. Ничего не может украсть его у нас. К тому же Мы иногда, чуть-чуть». «Ну-ну, да», не совсем уверенно говорю я, смотря на бутылку дешевого пойла, и размышляя, что дальше. «Вы там о чем»? Живо интересуется Макс. «Да, так».

 Приходит Вадим и первый хватает бутыль. «Во, во, во, вот это тема», делая глоток, ржет он, зрачки его бессмысленно вращаются от небольшой дозы анаши незадолго, и мне становится противно. «Вадим как там у тебя с Миррой», медленно раскачиваясь взад и вперед на краешке скамейки, говорит Оля. «Да ну эту дуру, с целым городом уже успела пообжаться. Пошла она в жопу. А, у вас еще курить есть»?

«Блин, ну он и дурак, она же его любит», шепчу я Максу рядом, но тот только отмахивается, разливая сидр по стаканчикам. Тема Любви Вадима и Миры его не интересовала - да и вся любовь там крутилась вокруг аппетитной задницы девушки, необычно редкой прелестной формы, на которую она уже успела водрузить татушку в виде ржачного смайла.

( Мини-перемотка. Десять минут спустя). PLAY!