Страница 1 из 85
Кристофер Сташеф
Маг при дворе Ее Величества
Глава 1
Мэтью Мэнтрел перегнулся через столик в университетском кафе и хлопнул ладонью по испещренному рунами листку пергамента.
— Я тебе говорю, Поль, это дело не терпит отлагательств!
Он попытался вложить в голос всю настойчивость, на какую был способен.
Поль только вздохнул и покачал головой, допивая свой кофе. На пергамент он даже не взглянул.
Мэтью решительно не удавалось заставить людей принимать его всерьез. Он был хорошего роста и — спасибо фехтованию — подтянутый и крепкий. Но глаза — глаза были бесхитростно карие, под цвет волос. А нос — хоть и шерлокхолмский, но скорее от Ватсона. Как назло Мэтью излучал дружелюбие и доброту.
Поль допил последний глоток и прочистил горло.
— Насколько я помню, Мэт, ты должен был работать над докторской. Когда ты последний раз за нее брался?
— Три месяца назад, — признался Мэт. Поль кивнул.
— Вот-вот, займись-ка лучше делом. Времени у тебя в обрез.
Это было истинной правдой. В распоряжении Мэта оставался месяц весеннего семестра плюс лето. Потом пойдет круговерть: преподавание в колледже, семинары — там уж не выкроишь времени на серьезную работу, и не светит тебе ни докторская, ни профессорство.
При мысли о такой безрадостной перспективе Мэт поежился, но, собрав остатки решимости, упрямо повторил:
— И все-таки это очень важно! Я кожей чувствую!
— Так что же ты собираешься сказать комиссии? Что ты все бросил, потому что нашел в библиотеке клочок пергамента, который якобы выпал из манускрипта Ньялсаги?
— Не якобы, а точно!
— Как же получилось, что до тебя его никто не нашел? Библиотеку регулярно трясут-перетрясают вот уже пятьдесят лет. Кто может поручиться, что это не мистификация?
— Но это же руны...
— ...которые при желании ничего не стоит подделать. Взять по щепотке немецкого, французского и древнескандинавского, приправить гномским и фейским — и можно подавать.
— Да, но я чувствую, что это подлинный язык. — Мэт натянуто улыбнулся. — Только надо докопаться до смысла слов.
— Ты три месяца уже копаешь. — Поль вздохнул. — Бросай это дело, старик. Июнь на носу. Твой грант кончится, а докторская не готова. Останешься на бобах: ни степени, ни перспектив.
Он взглянул на часы, поднялся, похлопал Мэта по плечу.
— Я побежал. Счастливо. Слезай-ка ты с облаков на землю. Или по крайней мере спустись пониже.
Мэт смотрел, как его приятель прокладывает себе путь к выходу. Поль был прав по-житейски. Однако Мэт знал, что и он прав по-своему, просто не может это толком обосновать. Со вздохом взялся он за свою серебряную шариковую ручку, чтобы еще раз со всех сторон повертеть загадочные слова.
Стоило ему опустить глаза на пергамент — и все остальное перестало существовать. Интуитивно он чувствовал, что достаточно вглядеться в мазки черной туши, достаточно еще несколько раз чуть-чуть по-иному построить эти чуждые слуху фонемы, и смысл явится. Нелепо?
И все же он должен попытаться — начать с корней и определить их место в семье человеческих языков. Он поймал себя на том, что скандирует текст, и перелистнул блокнот на чистую страницу. Начнем с корней. Lalinga — самое первое слово. Скорее всего от латинского lingua — язык, а la — женский артикль в романской группе. Но следующие слова по такому методу не вычислялись. Lalinga wogreus marwold relgor...
Он откинулся назад и глубоко вздохнул. Как бы не свихнуться, распевая шифрованную бессмыслицу.
Не бессмыслицу, нет! Это должно иметь смысл! Он уверен. Только бы найти ключ...
Опасно, очень опасно. Смотри, нарвешься на драконов, — ехидно предостерег его внутренний голос.
Похоже, он сходит с ума... Мэт зарылся лицом в ладони, помассировал виски. Может, Поль и прав. Он слишком долго провозился с этим пергаментом. Может, хватит?
Ладно, последняя попытка. Мэт выпрямился и покрепче сжал ручку. Итак, еще раз:
Назад! — окликнул его внутренний голос. — Ты слишком глубоко увяз, никогда не выберешься...
Но Мэта уже несло. Голова его наполнилась шумом и свистом, и сквозь этот гул таинственные и варварские звуки начали перетекать во внятные слова:
Казалось, комната медленно погружается во тьму и только кусок пергамента излучает сияние, а на нем корчатся и разбегаются руны.
Пергамент тоже померк, и Мэт остался в кромешной, непроглядной тьме. Он вскочил и прислонился к стене, зажав как талисман твердый прохладный цилиндрик серебряной ручки. Раскатами грома грохотало в голове:
Множество солнц закружилось во тьме, вовлекая его в свой хоровод. Пол вывернулся из-под ног, и накатила тошнота. Колени подгибались, Мэт цеплялся за предметы, стараясь устоять на ногах, сопротивляясь желанию зажмурить глаза.
Наконец его отпустило. Солнца замедлили кружение, под ногами возникла твердь. Взболтанный мир понемногу осел.
Мэт вжался в стену, задыхаясь и пережидая приступ дурноты. Да. Поль прав: пора спускаться с облаков. Чья-то рука крепко взяла его за плечо.
— Эй, деревенщина, пшел вон!
Мэт в изумлении обернулся и увидел багровую мясистую физиономию с окладистой бородой, пышный берет и подбитый мехом шерстяной плащ поверх холщовой рубахи.
Мордастый в берете тряхнул его за плечо, чуть не сбив с ног.
— Оглох? Здесь моя лавка. Ты мне окно загородил.
Мэт слушал его, не веря своим ушам. С ним говорили на самом что ни на есть пергаментском языке, только теперь он понимал каждое слово!
Он покрутил головой и осмотрелся. Как, интересно, его вынесло наружу? Особенно в такое-то место: узкая улочка из домов с каменным основанием и деревянным верхом, нависающим над булыжной мостовой.
— Где я?
— Подай милостыньку, добрый человек! Подай убогому!
Чуть ли не под самым носом Мэта оказалась замусоленная деревянная кружка, дрожащая в грязной руке. Рука была под стать чашке: вся в парше и коросте. Взгляд Мэта спустился ниже, наткнувшись на ворох разномастных лохмотьев и на плаксивую гримасу отвратительного старого лица с засаленной повязкой через оба глаза.
Нищий нетерпеливо и злобно тряхнул кружкой.
— Милостыню, деревенщина, кому говорят! Пожалей убогого! Да подашь ты в конце-то концов?
Фигура нищего как нельзя лучше подходила к декорациям — у сточной канавы с помоями и кухонными отбросами паслись шелудивые псы и золотушные свиньи. Крыса выстрелила из-под кучи гнили, и какая-то собачонка бросилась на нее со счастливым гавканьем.
Мэта передернуло, голова закружилась, и пришлось снова прислониться к стене.
— Да он болен! — панически взвизгнул нищий.
Преувеличенная реакция, смутно подумалось Мэту.
— И чего ему надо у моей лавки? — В голосе Мордастого не было прежней уверенности. — Пшел вон!