Чистокровный

Эйден придвинулся ближе, но ничего не сказал.

— Только один раз мама заговорила об отце, она никогда о нем много не рассказывала. Только то, что у него самые прекрасные карие глаза в мире. — Я сжала руки вокруг прутьев клетки. — В последний раз, когда мы здесь были, она сказала мне, что мой отец мертв и назвала его имя. Знаешь, она назвала меня в его честь. Я думаю, именно поэтому Люциан ненавидел, когда мама называла меня Алекс. Со временем она стала называть меня Лекси. Имя моего отца — Александр.

Какое-то время никто из нас ничего не говорил. Эйден заговорил первым:

— Вот почему тебе так сильно здесь нравится.

— Да, ты прав. — Я застенчиво рассмеялась.

— Тебе не надо стеснятся желания быть там, где все напоминает о близких.

— Я даже не знаю кто он, Эйден.

— И, тем не менее, он твой отец.

Я смотрела на рысь несколько секунд. Она больше не интересовалась нашим присутствием. Её мощные мышцы сокращались и расслаблялись под пятнистой шкурой. Было какое-то удивительное изящество в том, как она двигалась.

— Мне не хочется этого говорить, но нам пора возвращаться, Алекс.

— Я знаю.

Мы пошли обратно через парк. Эйден был молчалив и казался погруженным в свои мысли. Возвращение не заняло много времени. Деревья придали нашей прогулке почти сюрреалистичный вид.

Когда я уже сидела на пассажирском сидении Хаммера, а Эйден вставил ключи в замок, он не завел машину, а повернулся ко мне. Выражение его лица заставило мое сердце сильнее забиться в груди.

— Я знаю, какая ты храбрая, Алекс, но не надо быть такой все время. Это нормально, позволить кому-то побыть храбрым за тебя. В этом нет ничего постыдного. Ты множество раз доказывала, что у тебя столько достоинств, сколько нет и у некоторых чистокровных.

— Ты, должно быть, объелся сладкого.

Эйден засмеялся.

— Ты просто не видишь, то, что вижу я, Алекс. Даже когда ты ведешь себя нелепо или просто находишься среди других людей и ничего не делаешь, тебя трудно не заметить. Чистота крови это последнее, на что в тебе обращают внимание. — Его глаза стали интенсивного серебристого оттенка. — Ты даже не представляешь...

Мир за пределами автомобиля перестал существовать.

— Не представляю что?

— С тех пор, как я встретил тебя, мне захотелось нарушить все правила. — Эйден отвернулся, и я увидела, как напряглись мышцы на его шее. Он вздохнул. — Однажды, ты станешь для кого-то центром мира, и он будет самым счастливым сукиным сыном на земле.

Сказанные им слова вызвали такой безумный поток сильнейших эмоций, что мне стало жарко. В целом мире остались только мы вдвоем. Эйден взглянул на меня, его губы раскрылись. Вспыхнувший взгляд и голод в глазах вскружили мою голову. Его грудь резко поднималась.

— Спасибо, — промямлила я. — Спасибо, что сделал это для меня.

— Тебе не за что меня благодарить.

— Когда я смогу тебя за что-нибудь поблагодарить?

— Когда я действительно сделаю что-то, что стоит благодарности.

Эти слова так поразили меня, что я не заметила, кто сделал первый шаг. Кто пересек невидимую границу между нами? Кто первый нарушил правила? Эйден? Я? Все, что я знала, это то, что мы оба этого хотели. Руки Эйдена обвили меня, я прижалась к его груди. Его сердце билось так же часто, как и моё. В это же мгновение наши губы встретились.

Этот поцелуй не был похож на то, что было между нами в первый раз. От страсти перехватило дыхание. В наших действиях не было ни колебаний, ни нерешительности. Только всепоглощающее желание совершать еще более сумасшедшие вещи. Его губы обжигали мои, руки опустились на плечи и ниже, гладили меня. Кожа горела под свитером, и, оу, это был не просто поцелуй. Я чувствовала, будто он коснулся самой сокровенной части моего «я». Сердце и душа уже никогда после этого не станут прежними. Затмевающая разум необходимость реализовать что-то мощное и немедленно, толкнула меня в неизвестность.

Эйден отпрянул и уперся в меня лбом. Он тяжело дышал. То, что в следующую секунду вырвалось из моих уст, я не планировала говорить, просто выдохнула эти три слова едва слышно.

— Я люблю тебя.

Эйден дернулся назад, широко раскрыв глаза.

— Нет, Алекс. Не говори этого. Ты не можешь... ты не можешь любить меня.

Я потянулась к нему, но затем отдернула руку обратно.

— Но я люблю.

Его лицо исказилось, как от сильной боли. Потом он закрыл глаза, наклонился и прижался губами к моему лбу. Он застыл так на несколько мгновений, прежде чем отодвинуться. Его грудь продолжала сильно подниматься и опускаться, а я все смотрела на него.

Эйден потер ладонями глаза, позволил себе еще один прерывистый вздох и сказал

— Алекс...

— О боже, — прошептала я. — Я не собиралась этого говорить. Никогда.

— Все хорошо, — Эйден прочистил горло. — Все в порядке.

Все хорошо? Но, похоже, что это не так. И хорошо и все в порядке — это совсем не те слова, которые я бы хотела услышать. Мне надо услышать, что он тоже меня любит. Этого не было сказано после признания в любви, и это означало, что не все в порядке. Конечно, он заботился обо мне, хотел меня в физическом смысле, но так и не произнес этих трех коротких слов.

Ведь эти три слова были очень важны. Они все меняли.

Я старалась приглушить боль в сердце. Может быть, он просто не ожидал услышать это. Может быть, он не знал что сказать. Может, он чувствует то же самое, но считает, что не имеет права говорить об этом.

Может мне следовало держать свой рот на замке.

Я заснула во время обратной дороги, преследуя несколько целей — чертовски хотела спать и избегала той неловкой ситуации, в которой оказалась. Пока мы пересекали мосты, я делала вид, что сплю.

Эйден держался отчужденно, как будто и не целовал меня, а я не признавалась ему в своей бессмертной любви. Он даже выскочил и открыл для меня дверь, раньше, чем я отстегнула ремень безопасности. Или он истинный джентльмен или просто хотел поскорее от меня избавиться.

После скомканного прощания я направилась к себе в общежитие. Пробираясь через двор и обходя группки людей, вспоминала, что делал и говорил Эйден.

Он не сказал, что любит меня, он ничего не сказал после моего признания.

Я бросила камушек в соседний куст сирени. Был шанс, что я все слишком близко принимаю к сердцу. Подведя итог, я решила, что Эйден в последние несколько часов своими действиями доказал, что заботится обо мне и это полностью перевешивало тот факт, что он не признался мне в любви.

Я подошла к розовому кусту и сорвала цветок. Здесь росли розы без шипов. Понятия не имела, как их вывели, но я вообще ни о чем не имела понятия сейчас. Закрыв глаза, я вдыхала чистый аромат цветов и вспоминала, как мама любила гибискусы, а мне нравились розы. Они напоминали о весне и о новизне.

— Дитя, розы не облегчат твою сердечную боль. Будешь двигаться дальше? Отпустишь? Остановишься на выборе твоего сердца? Легко не будет.

Мои глаза широко распахнулись от удивления:

— Вы издеваетесь надо мной?

Сухой грубый гогот, похожий на предсмертный, был ответом от того, кто стоял у меня за спиной. Я повернулась. На середине тропинки стояла бабушка Пипери. Она была оракулом. Её волосы были такими, же какими я их запомнила в последнюю встречу, как и её огромное туловище.

Она улыбнулась, и тонкая кожа сильно натянулась. Это придало её лицу гротескный и сумасшедший вид.

— Ты знаешь, почему сердце так требовательно? Выживание. Сердце выбирает, чтобы обеспечить выживание своего вида.

Я опять стояла перед оракулом, и она опять говорила мне какое-то сумасшедшее дерьмо.

— Почему ты не сказала, что моя мама стала демоном? — я сжала хрупкий стебель в руке. — Почему не сказала мне правду?

Пипери склонила голову на бок:

— Дитя, я говорю, и говорила тебе только правду.

— Ты мне ничего не говорила!

— Нет, нет. — Она покачала головой. — Я сказала тебе все.

Я уставилась на нее.