Свет иных дней

– Опять неустойчивость? Совсем как в первые дни, когда ты только начинал работать с «червоточинами».

Давид нажал несколько клавиш и задал параметры очередного теста.

– Видишь ли, мы становимся немного излишне амбициозны. Наши червокамеры уже способны добираться до любого места на Земле, преодолевать расстояния в тысячи километров. А теперь я намереваюсь выделить и стабилизировать «червоточины», занимающие значительные промежутки в пространстве-времени Минковского – а конкретно, десятки световых минут. Бобби поднял руки вверх.

– Ты меня уже запутал. Световая минута – это расстояние, которое свет преодолевает за одну минуту… так?

– Да. Например, до планеты Сатурн – миллиард с половиной километров. Это составляет около восьмидесяти световых минут.

– А мы хотим увидеть Сатурн?

– Конечно хотим. Разве не здорово было бы иметь червокамеру, с помощью которой можно исследовать глубины космоса? Никаких тебе космических зондов, никаких полетов продолжительностью в несколько лет… Но трудность состоит в том, что «червоточины», простирающиеся на такие значительные промежутки, в вероятностном бульоне квантовой пены попадаются крайне редко. А их стабилизация ставит перед нами задачи во много порядков более сложные, нежели раньше. И все-таки это нельзя считать невозможным.

– А почему ты говоришь «промежутки», а не «расстояния»?

– Жаргон физиков. Прости. Промежуток похож на расстояние, но в пространстве-времени. Это значит пространство плюс время. На самом деле – всего-навсего теорема Пифагора. – Давид взял простой желтый блокнот и начал писать на страничке. – Предположим, ты отправляешься в центр города и проходишь несколько кварталов на восток, а затем – несколько кварталов на север. А потом ты можешь рассчитать пройденное расстояние таким образом. – Он показал Бобби страничку:

(Расстояние) в квадрате = = (на восток) в квадрате + (на север) в квадрате.

– Ты обошел прямоугольный треугольник. Квадрат гипотенузы равен сумме…

– Уж это я знаю.

– Но мы, физики, думаем о пространстве и времени как о единой величине и представляем себе время в качестве четвертой координаты, в добавление к трем пространственным.

И он записал в блокноте:

(промежуток) в квадрате = (отстояние во времени) в квадрате – (отстояние в пространстве) в квадрате.

– Это называется системой мер для пространства-времени Минковского. И… Но как ты можешь говорить об отстоянии во времени в том же смысле, как об отстоянии в пространстве? Время измеряется минутами, а пространство – километрами.

Давид одобрительно кивнул.

– Хороший вопрос. Приходится пользоваться единицами, уравнивающими пространство со временем. – Он смотрел на Бобби, пытаясь понять, доходит ли до того смысл его слов. – Скажем так: если время ты измеряешь минутами, а расстояние – световыми минутами, то все получается совсем неплохо.

– Но тут кроется что-то еще. Почему здесь стоит минус, когда по идее должен стоять плюс?

Давид потер мясистый нос.

– Карта пространства-времени выглядит не совсем так, как карта центра Сиэтла. Система мер разработана таким образом, что путь фотона – частицы, передвигающейся со скоростью света, – это нулевой промежуток. Промежуток равен нулю, потому что пространство и время вычитаются.

– Это относительность. Что-то такое, связанное с расширением времени и сужением масштабов, и…

– Верно. – Давид похлопал Бобби по плечу. – Именно так. Эта система мер инвариантна при трансформации уравнения Лоренца… Ладно, это ни к чему. Главное, Бобби, в том, что это то самое уравнение, которым мне приходится пользоваться, когда я имею дело с релятивистской вселенной и, само собой, когда я пытаюсь выстроить «червоточину», простирающуюся до Сатурна и далее.

Бобби в задумчивости смотрел на простое уравнение, написанное от руки. Его чувства продолжали вихрем виться вокруг него, но он чувствовал, как его пронзает холодная логика, как возникают цифры, уравнения, образы. Он словно бы подхватил что-то вроде интеллектуальной синестезии. Бобби медленно выговорил:

– Давид, ты хочешь мне сказать, что расстояния в пространстве и во времени в каком-то смысле эквивалентны, так? Твои «червоточины» покрывают не просто расстояния, а промежутки в пространстве-времени. А это означает, что если тебе удастся стабилизировать «червоточину», достаточно большую для того, чтобы она доставала до Сатурна, то есть преодолевала расстояние в восемьдесят световых минут…

– Ну?

– То она сможет преодолеть и восемьдесят минут. В смысле, во времени. – Бобби уставился на Давида. – Я, наверное, совсем тупой?

Давид несколько секунд безмолвствовал.

– Боже милосердный, – проговорил он наконец. – Я об этом даже не задумывался. Я занимался конфигурацией «червоточины», способной покрыть промежуток пространства-времени, а об этом даже не думал. – Он яростно забарабанил по клавишам. – Я прямо отсюда начну преобразования… Если я ограничу пространственно-подобный промежуток на пару метров, то остальная протяженность «червоточины» вынужденно станет времяподобной…

– И что это будет значить? Давид?

Прозвучал звонок – до боли громко, и послышался голос «Поисковика»:

– Хайрем желает поговорить с вами, Бобби.

Бобби устремил на Давида полный беспомощности взгляд.

Давид резко кивнул. Его уже захватило новое направление работы.

– Я тебе попозже позвоню, Бобби. Это может быть важно. Очень важно.

Причин задерживаться не было. Бобби встал и углубился в темноту «Червятника».

Хайрем расхаживал по городскому кабинету, сжав кулаки. Он явно был не на шутку зол. За большим столом для совещаний сидела Кейт и выглядела маленькой и напуганной.

На пороге Бобби помедлил. Несколько секунд он не мог заставить себя войти в кабинет – настолько сильные там бушевали эмоции. Но Кейт смотрела на него. Ей даже удалось вымученно улыбнуться.

Он вошел, на ватных ногах дошагал до стула, стоявшего напротив Кейт, и сел.

Он не в силах был выдавить из себя ни слова.

Хайрем вперил в него гневный взгляд.

– Ты предал меня, гадкий мальчишка.

Кейт вспылила:

– Ради бога, Хайрем…

– Помолчите.

Харем стукнул кулаком по столу, и вмонтированный в пластиковую крышку софт-скрин зажегся перед Бобби. На экране пошли фрагменты из выпуска новостей: фотографии Бобби, Хайрема в молодости, девушки – хорошенькой, скромной на вид, одетой во что-то бесцветное, мешковатое, немодное. А потом – снимок той же женщины двадцать лет спустя – умной, усталой, красивой. И на каждом снимке красовался логотип ENO.

– Они нашли ее, Бобби, – рявкнул Хайрем. – Из-за тебя. Из-за того, что ты не смог держать на замке свой треклятый рот, ясно?

– Нашли кого?

– Твою мать.

Кейт начала работать с софт-скрином, она быстро просматривала информацию.

– Хетер Мейз. Так ее зовут? Она еще раз вышла замуж. У нее есть дочь – у тебя есть сводная сестра, Бобби.

Хайрем процедил сквозь зубы:

– Держись от этого подальше, хитрая сучка. Если бы не ты, ничего этого бы не случилось.

Бобби, пытаясь овладеть собой, поинтересовался:

– Не случилось бы чего?

– Твой имплантат продолжал бы делать то, что делал раньше. Ты был бы уравновешен и счастлив. Господи, да если бы мне кто-то вложил в голову такую штуку, когда я был в твоем возрасте! От чего бы только это меня не спасло! А уж ты бы точно не стал разевать рот перед Дэном Ширрой.

– Ширра? Он из ENO?

– Вот только сам он себя так не назвал, когда встретился с тобой на прошлой неделе. Что он с тобой сделал? Напоил в стельку, одурманил, после чего ты наболтал с три короба про твоего злобного отца и давно потерянную мамочку?

– Я вспомнил, – объявил Бобби. – Он назвал себя Мервином. Мервин Коста. Я с ним давно знаком.

– Естественно. Он же пасет тебя по заданию ENO, чтобы подкопаться под меня. Ты понятия не имел о том, кто он такой, но ты держал язык за зубами – раньше, покуда имплантат управлял твоими мозгами. А теперь – полный вперед. Открыт сезон охоты на Хайрема Паттерсона. И все это из-за тебя, Манцони, черт бы тебя побрал.