Страница 17 из 17
— Миниатюрный локатор, — сказал Николай Степанович, угадав мои мысли. — Обходит препятствия. Но курс выдерживает.
Оранжевое пятно мелькало уже у того края пади. Нам сверху хорошо была видна эта прыгающая машинка.
Но вот заяц, выскочив на поляну, сделал прыжок и вдруг исчез.
— Попал в яму, — сказал Николай Степанович.
— И, должно быть, глубокую, — добавил я. — Вашему косому оттуда не выбраться. А живой ушел бы.
«Представление» окончилась. Я посмотрел на Николая Степановича. Но он продолжал глядеть на то место, где так внезапно оборвался путь оранжевого пятнышка.
Прошло, должно быть, секунд пять, как вдруг заяц, вылетел откуда-то из-под земли наподобие ракеты и быстрыми скачками стал взбираться в гору.
— Накопление энергии, — пояснил Николай Степанович, не оборачиваясь ко мне. — Это, знаете, вроде постепенного закручивания пружины. Потом — прыжок четырех-пятикратной силы. Пришлось повозиться с этим механизмом. Не я один, целая группа работала. Вообще — это не самодвижущееся пресс-папье…
Охотники напротив нас уже заметили мчавшегося прямо на них оранжевого зайца. Из палатки стали вылезать люди. Видимо, там была поднята тревога.
«Это почище всех охотничьих историй, — подумал я. — которые, конечно, рассказывали сегодня и у того костра. И это лучше выдуманного Николаем Степановичем пресс-папье. Они примут зайца за привидение».
Но, наверное, был там еще кто-нибудь из сообщников, или, правильнее сказать, помощников, Николая Степановича, потому что очень скоро заяц примчался обратно, доставив требуемые папиросы. Он уткнулся с размаху в ружье, которое я прислонил к пню, и замер, как собака в стойке.
— Нюх на железо, — сказал Николай Степанович, — так обучен.
И он выключил механизм. В записках, которые были присланы вместе с папиросами, содержались замечания технического характера. По-видимому, испытание «зайца» было запланировано заранее, и вся наша «охота», возможно, была использована как подходящий для этого случай.
Затем мы присутствовали при великолепном солнечном закате; по сравнению с ним все чудеса светотехники, которыми я любовался в театрах, показались мне не заслуживающими внимания. Обсудив тысячу всяких вещей, мы легли спать, но очень скоро, как мне показалось, кто-то стал толкать меня в плечо.
Это был охотник. Он уже все разузнал, составил план действий и сейчас объяснял нам нашу задачу. Потом он исчез, ступая какой-то особенной охотничьей походкой среди тонких стволов берез и могучих лиственниц.
Мы вздремнули еще часа два, не больше, поднялись, свернули палатку и, возбужденные предутренним холодом и ожиданием событий, двинулись в путь.
Мы немного запоздали. Пока мы медленно пробирались по склону сопки, солнце успело выкарабкаться нам навстречу. Оранжевые лучи упали на вершину сопки, а падь была темно-синей, точно там скопилась вся ночная мгла.
Мы спешили занять места, указанные нам Макаровым. Нам предстояло залечь в засаду на невысоком гребне, который отсекал выход из пади. Наши друзья, ночевавшие на соседней сопке, должны были, развернувшись в цепь, прочесывать падь, стрелять в козуль, если они им подвернутся, и всеми способами гнать их под наши пули. Таков был план.
Но что-то не ладилось в этом продуманном механизме охоты. То ли мы запоздали, то ли загонщики приступили к делу, не дождавшись назначенного срока, но только они прочесали падь раньше, чем мы заняли свои места. Они шумели столь добросовестно, что спугнули козуль, ночевавших в пади; те ушли. О том, что звери действительно были здесь, свидетельствовали свежие следы.
Единственным выстрелом, нарушившим тишину этого чудесного утра, был выстрел, сделанный нашим главным охотником Иннокентием Ивановичем. Он заметил козла или барана — я не очень разбираюсь в этих тонкостях, — может быть, даже того самого, который увел все стадо, а теперь стоял на гребне сопки, на скале, и снисходительно, как казалось снизу, смотрел на нас. Геодезист не мог простить ему нашей неудачи. Несмотря на большое расстояние, он приложился, долго и тщательно выцеливал и, наконец, спустил курок.
Затем он полез в гору, заявляя, что не может быть, чтобы он не попал. Как известно, в своей меткости убеждены все охотники, и мы не особенно удивились такому утверждению.
Мы же разбрелись по пади и стали палить во всякую дичь, которая попадала в поле нашего зрения.
Когда мы, набродившись в редколесье, собрались, наконец, на общий привал, у моего пояса болталось несколько птичек, точное название которых я затруднился определить, когда стрелял в них. Все они оказались рябчиками. Мои товарищи тоже явились с трофеями. В этом благословенном краю, очевидно, просто невозможно было очутиться без добычи. Один приволок даже огромного глухаря, чертившего по земле распущенным крылом.
— Целый табун их пасся на болоте, — объяснил он, махнув рукой в сторону ручья, вытекавшего из пади, — клевали голубику. Я сшиб одного, остальные улетели вон на те деревья.
Деревья были далеко: на вершине соседней сопки. Никто не соблазнился и не возымел желания карабкаться туда за дичью. Все устали.
Мы устроились теперь общим лагерем в две палатки. Добровольные кулинары принялись за приготовление обеда.
— А где Макаров? — вспомнил вдруг кто-то.
Охотник пропал.
…Иннокентий Иванович не явился к обеду. Не вернулся он в лагерь и к вечеру, когда мы собрались уже трогаться в обратный путь.
Мы выстрелили несколько раз залпами и пробовали кричать хором.
Лежащие вокруг сопки глушили все звуки словно подушками.
Мы выслали разведчиков в ту сторону, куда ушел охотник. С разведчиками ушел и Николай Степанович.
Прошло часа два. В лесу уже окончательно стемнело. Кто-то из дежуривших у костра (мы развели его побольше, чтобы наши товарищи, когда будут возвращаться, увидели пламя издали) заметил:
— Что это там? Вон вдали…
Между стволов деревьев мелькало светящееся пятно. Оранжевое пятнышко катилось по дну пади, как сказочный колобок.
Фосфоресцирующий в ночном мраке зверь, нагоняя, вероятно, ужас на обитателей тайги, скакал прямо на костер.
Через минуту заяц остановился у лопаты, которую Николай Степанович, уходя, воткнул в землю около костра. Машинка светилась, как дорожный знак, освещаемый автомобильной фарой.
«Нашел Иннокентия Ивановича, — писал Николай Степанович, — пришлите сапог побольше. Он вывихнул ногу».
Как выяснилось, геодезист подранил козла, и это показалось нам самым удивительным, так как попадание с такого расстояния было на пределе возможностей ружья. Но козел ушел, а преследовавший его охотник оступился и растянул сухожилье.
Сапог не лез Иннокентию Ивановичу на распухшую ногу (он его снял, а надеть уже не смог).
Мы послали с зайцем самый большой сапог, какой только нашелся у нас, а заодно бинт и полфляжки водки. Заяц послушно умчался. Издали он был похож на катящийся по полю абажур, подгоняемый ветром. Не понадеявшись на этот непривычный вид связи, мы отправили на помощь пострадавшему товарищу еще двоих людей. Мы напрасно сомневались в исполнительности зайца: посланные нами встретили Иннокентия Ивановича. Он с трудом шагал в разнокалиберных сапогах, держа под руку Николая Степановича…
Утром наш товарищ по охоте мог уже надеть собственный сапог и передвигаться, опираясь на палку.
От треволнений той памятной ночи мы так проголодались, что, присев в последний раз перед обратной дорогой, прикончили не только оставшихся рябчиков, но и глухаря, которым так гордился самый удачливый из нас.
Домой все шли с пустыми руками. Только Николай Степанович тащил в рюкзаке героя событий — оранжевого зайца.
Я, как уже говорил, не охотник, но это была самая интересная охота из всех, в которых я когда-либо принимал участие.