Солдаты

Наконец, они достигли противоположного берега. Захламленность здесь была даже хуже, чем на западном берегу. Дюжины затопленных атакующих машин, которые едва его пересекли, лежали покинутыми, множество из них было перепачкано кровью, тела оставались внутри.

Множество мертвых в беспорядке валялось на набережной, мертвецы, искривленные под всеми невозможными углами, положение, которое живые никогда не смогли бы принять, тела, разорванные винтовочными выстрелами, снарядами, огнем, перепутанные с бантагами, защищавшими эту позицию.

Пункты эвакуации раненных, отмеченные зелеными знаменами, были переполнены, тяжелораненых солдат отделили для отправки назад через реку с помощью лодки, легкораненых, и тех, кто был обречен, оставили ждать, пока понтонный мост будет завершен.

Когда он взобрался наверх набережной, рев сражения, казалось, удвоился. Прямо впереди все было затемнено желто-серыми облаками порохового дыма и пыли, линия фронта освещалась тусклыми вспышками орудийного огня и внезапным всполохом света от очередной партии бензина, сброшенного «Орлом».

«Ужасное оружие», думал он, передвигаясь по передовой линии бантагских траншей и видя, где такой удар сжег множество бантагов, их гигантские тела свернулись в позу эмбриона, несколько вытянутых, почерневших когтистых рук подняты к небесам в заключительном жесте агонии. Зловоние было ужасающим, и он изо всех сил пытался удержаться, чтобы его не вырвало.

— Проклятые ублюдки, славно видеть их в таком виде, — с яростью произнес Пэт.

Эндрю посмотрел на своего старого друга и ничего не сказал.

«Нет, ненависть была слишком глубока, чтобы проявить жалость, чтобы задаться вопросом, есть ли хоть что-то человеческое в этих существах. Интересно, какое он выбрал слово в своих думах… человеческое. Означает ли это, что я считаю их людьми? Странно, старый Музта был тугарином, я показал ему жалость, пощадил его сына, и он в свою очередь пощадил Готорна и Кэтлин, даже перешел на нашу сторону в Битве при Испании и повернул ход сражения. Вероятней всего он сейчас находится в тысяче миль на восток отсюда, но если я увижу его, я предложу выпить ему из моей фляжки. Я все еще очень ненавижу его вид в целом. Не думай об этом сейчас, — подумал он. — Есть эта война и в ней нужно сражаться».

Он повернул прочь от траншеи, отпустил уздечку и с неудобством внимательно изучил ход боевых действий с помощью полевого бинокля. Земля была слишком чертовски плоской, трудно добраться до этой битвы и прочувствовать ее. Она, казалось, распространялась по обширной дуге, охватывающей около мили на север, потом несколько миль от реки, и затем возвращаясь обратно на юг вблизи руин Капуа.

Пули на излете хлопали в стороне от него, швыряя вверх струйки грязи подобно первым тяжелым каплям дождя во время летней бури. Из дыма впереди появились два дирижабля, оба «Орлы», один с двумя отказавшими двигателями, с разорванной тканью и лонжеронами, свисающими с его крыла по правому борту. Второй «Орел» летел над ним и позади, защищая его; как только они достигли реки, второй аппарат развернулся и начал движение обратно на фронт, затем еще раз повернулся и стал кружиться над Эндрю, сине-золотой вымпел, трепещущийся на его хвосте, указывал, что это командирское судно Петраччи. Сообщение, отмеченное длинной красной полоской из кожи, порхнуло вниз. Заблудший ветерок подхватил его, и колыхающаяся лента упала у кромки реки позади них. Один из офицеров штаба Эндрю, которые тащились позади него, подогнал свое животное назад, чтобы забрать послание у солдата, уже поднявшего его. Ординарец, забрал сообщение, натянул вожжи, удерживая кожаный цилиндр, грязная лента волочилась по земле.

Эндрю придвинулся к нему, чтобы развязать и открыть цилиндр, задача, невозможная для него из-за одной руки. Ординарец сорвал с треском крышку, развернул листок бумаги, и передал его.

Очки Эндрю были обрызганы водой и грязью, и было трудно сосредоточиться, тщательно читая записку, написанную на английском языке печатными буквами неуклюжей рукой Джека.

«Учтите, что двадцать с лишним броневиков идут от Капуа. От трех до четырех дивизий, половина верхом, передислоцируются из запасного пункта на железной дороге. Посмотрите налево от себя, многочисленные струйки дыма в точке Ф-7. Возвращаюсь для более детального осмотра… Д.П.»

Эндрю вручил послание Пэту, в то же время потребовал у другого ординарца развернуть карту. Юный русский лейтенант раскрыл карту и держал ее открытой для Эндрю. Тот поискал координаты.

«Вот Ф-7, разрушенная плантация, лес квадратной формы у северной оконечности, перелесок площадью примерно сорок — пятьдесят акров. Густой лесной пояс, кромка которого вдается в открытую степь на несколько миль. Могли ли они?»

Его аэростаты внимательно прочесывали линию фронта в течение нескольких недель, в поисках надстроек, скрытых позиций, отметок от колес. Ну что же, тут должны были случиться неожиданности, да и у Джека хороший нюх на обнаружение проблемы.

«Действительно ли план слишком очевиден», задался он вопросом. «Слишком очевидно, что мы прорываемся здесь, затем делаем крутой поворот вправо, мчимся вниз на территорию позади Капуа к их железной дороги. Может ли ответный удар быть скрыт к северу от нас?»

Как раз когда он задумался, звук сражения стал набирать обороты на севере, и, правя лошадь кругом, Эндрю поскакал к грохоту пушек.

Склонившись над столом с картой Джурак смотрел, как один из чинов-писцов наклонившись вперед, взял сообщение у телеграфиста, который также был чином, и передвинул голубую линию на карте, отмечая место, где янки прорвались сквозь его третью линию обороны и теперь двигались прямо к этой позиции. Выйдя за пределы замаскированного бункера, который был скрыт в роще персиковых деревьев и покрыт сеткой, он повернулся и посмотрел на северо-запад.

Назад возвращались всадники, многие из них были ранены. Прямо впереди он слышал стаккато «гатлинга» и свист парового двигателя. Приближалась вражеская колонна паровых броневиков.

«Как чертовски примитивно, — подумал он. — Скорее всего, не могут сделать три лиги в час. Черт, в его старом мире их было бы сотни, тысячи, прорывающихся на десять, двадцать лиг в час, реактивные самолеты сотнями прочищали бы путь. Тем не менее, это моя война. Гаарк никогда не понимал нюансов тактики, как приспособиться к тому, что было здесь, как заложить ловушку, а затем иметь терпение позволить ей захлопнуться. Это всегда было нападение, наступление. Он был прав в том, что эти примитивы не имеют никакого понятия, как вести оборонительные боевые действия, но позволь им увидеть победу сегодня, и все это изменится».

Он понял полевой бинокль, внимательно изучил линию обороны, мельком увидел темно-голубые массы, броневики янки, медленно и методично продвигались вперед, пехота, коротко проблескивая голубым цветом, расположилась позади них. Поток трассирующих снарядов рявкнул над головой, один из броневиков выстрелил длинной очередью.

Он проигнорировал ее, смотря через рощу и далее на железную дорогу позади него. На путях стоял единственный поезд, одна из самых лучших бронированных единиц. На запасном пути расположилось множество вагонов, некоторые из них горели из-за воздушных атак, но большинство по-прежнему оставались неповрежденными, их смертельный груз, скрывался внутри.

Траншеи, переплетающиеся сквозь рощу, и вокруг железнодорожных путей, были шедевром маскировки, сырую землю, вывозили ночью, глубокие бункеры были ловко расположены, все прикрыто маскировочной сетью, из-за чего у его воинов первой мыслью было, что это некоего вида причудливая шутка.

Теперь он видел их ясно, на расстоянии менее лиги. Тонкой линии войск, которую он развернул, было как раз достаточно, чтобы позволить врагу думать, что это и было сопротивление и что теперь оно было разбито.

«Лучшее время нанести удар, когда твой противник упоен победой, тогда крах его боевого духа станет полным. Мастер Гавагар сделал это заявление три тысячи лет назад, — думал Джурак. — У Гаарка никогда не было тонкости, чтобы думать об этом, чтобы думать о лучшем способе сломить их силу воли… теперь мы это увидим».