Дамочка, что надо

— Милая, я же сказал вам, что никогда не был в Сан-Мигеле. Я наслышан о нем от друзей. Они говорили мне, что это мексиканский Гринвич-Виллидж, тут полно американских художников, писателей, композиторов и еще черт-те кого, и все живут здесь по шестимесячным туристическим визам, потому что тут якобы все дешево и роскошно...

— И уродливо, — закончила она.

— Нет. И красиво. Я беседовал с барменом, он говорит, что Сан-Мигель — это национальный памятник, музей под открытым небом. В Мексике их два: этот и Тахко, национальное достояние. Тут ничего нельзя строить и сносить без разрешения правительства.

— Потому-то они не ремонтируют улицы?

— Булыжник. Это старая Мексика, сохранившаяся доныне. Мне и самому кажется, что она прекрасно смотрится.

Девушка кивнула.

— Мне тоже. Я рада, что мы проехали через Тахко, это было очень приятно. Я могла бы всю жизнь любоваться им, но житьтам не стала бы ни минуты. По-моему, тамошняя гостиница слишком уж старо-мексиканская. Новая Америка — вот это по мне, — Она потянулась, и это получилось у нее очень изящно. — Одна отрада: Хоннеру и в голову не придет искать нас там.

— Хоннеру?

— Тому, которого вы обрызгали.

— Хоннер.

Она снова потянулась.

— Ну, что будем делать теперь?

— Подождем. Вечером можем снова съездить в город, поглядим на ночную жизнь.

— Могу представить, какая там ночная жизнь. Хотя ладно, съездим.

— Я вас не принуждаю.

— Так вы пойдете купаться?

— Может, чуть позже.

— А я пойду сейчас, я не хочу обгореть.

— Валяйте.

Она встала и опять потянулась. В другом конце бассейна, закругленном, с теплой водой, сидели двое стариков, они смотрели на Элли и качали головами, смотрели на нее и чесали животы, смотрели на нее и болтали ногами в воде. Грофилд наблюдал, как они смотрят, как она идет к бассейну с теплой водой и ныряет. Потом они отвернулись и возобновили беседу о недвижимости, а Грофилд снова глотнул пива.

Местечко было что надо, милях в шести к северу от города. Сюда можно было добраться по проселку от шоссе между Сан-Мигелем и городком под названием Долорес-Идальго. Сама гостиница называлась “Табоада-Бальнеарьо” и стояла на отшибе, на засушливой равнине. Дома были длинные, приземистые и сочетали в себе индейский и испанский стили; крыши красные, черепичные; между домами — деревья с толстыми стволами. Тут было два бассейна, питаемых подземными источниками, горячим и чуть теплым. Были тут и большая столовая со стеклянной стеной, выходившей на главную лужайку, и бассейны. Раз в день автобус привозил из Сан-Мигеля туристов, которые делали снимки и плавали в бассейне. Но пока заведение было почти безлюдно.

Наткнулись они на гостиницу, можно сказать, случайно. Въезжая накануне в город примерно в семь тридцать вечера, оба никак не ожидали, что национальный памятник окажется таким невзрачным. Они заглянули в две гостиницы, в одной из которых был просторный внутренний двор, но Элли наотрез отказалась и от той и от другой. А потом Грофилд заметил, как какой-то “линкольн” лавандового цвета медленно пробирается по узкой улочке, будто пантера в лабиринте. На “линкольне” были калифорнийские номера, поэтому Грофилд остановил его и попросил водителя присоветовать какое-нибудь заведение. Водитель — заносчивый с виду мужчина лет пятидесяти — оглядел Грофилда с ног до головы, сказал: “Среднего достатка”, будто обращаясь к самому себе, а потом сообщил ему о “Табоада-Бальнеарьо”.

На Элли напала вялость — нервная реакция на пережитое напряжение, — она сделалась раздражительной и то и дело вздрагивала. Когда Грофилд предложил ей проехаться и посмотреть гостиницу, она даже не поняла его. Наконец Грофилд мысленно послал ее к черту и поехал. Он снял две смежные комнаты, даже предварительно не взглянув на них, запихнул в одну Элли и ее пожитки, а сам устроился в другой и тотчас завалился спать.

Но утром все было просто прекрасно. Оба отдохнули и чувствовали себя бодро, отель оказался великолепным, хотя слово “отель”, возможно, тут не совсем подходило: комнаты скорее напоминали мотель и располагались вереницей, каждая имела свой вход. Но Грофилд еще сроду не видел мотеля с кирпичным потолком. Причем самым настоящим кирпичным потолком; утром Грофилд провел примерно с час в постели, глядя на потолок и гадая, почему он не падает. Потолок напоминал кирпичную стену, только горизонтальную.

В отеле было все на американский лад, включая еду. Грофилд и Элли неспешно и с удовольствием позавтракали вместе, затем прогулялись и переоделись в купальные костюмы.

После того как Элли снова пошла купаться, Грофилд остался сидеть на месте. Он пил пиво, ощущая спиной приятное тепло солнечных лучей, и все больше и больше приходил в норму.

Потом он все-таки ненадолго вошел в воду, она была теплой и благотворно подействовала на рану, но отнюдь не на повязку; впрочем, она была наложена уже пять суток назад. Когда из Сан-Мигеля приехали на автобусе туристы с фотоаппаратами и местные жители в шерстяных купальниках, Грофилд и Элли вернулись в свои номера. Элли взяла марлю и пластырь, купленные накануне, и принялась менять Грофилду повязку.

Он лег ничком на свою кровать, а она села рядом и сняла старую повязку. Та размокла, поэтому отстала довольно легко. Элли сказала:

— Какое уродство.

— Спасибо.

— Никогда прежде не видела огнестрельных ран. Они все так выглядят?

— Нет. Из некоторых еще выходит зеленый гной.

— Вот как? Подождите минуточку. — Она встала, выбросила повязку, ушла в ванную и минуту спустя вернулась с влажной тряпицей. — Скажете, если будет больно, — велела она и начала протирать рану.

— Ай, — сказал Грофилд. — Не ахти как приятно.

— Уже все. — Наложив свежую повязку, она спросила: — А пуля все еще там?

— Нет. Ее извлек врач, который накладывал повязку.

— Надо полагать, вы были ранены, когда воровали деньги?

— Расскажите мне об Акапулько, — попросил он.

— Да ладно, не переживайте. Я не буду лезть в ваши дела.

— Вы славная девчонка.

— Уже все, — сказала она и встала. — На этот раз я наложила повязку поменьше. Судя по виду, рана почти зажила.

— Вид обманчив, — возразил он, переворачиваясь на спину. — Нельзя судить о ране по болячке.

— Какой у вас чудесный язык.

Она стояла рядом с кроватью, соблазнительная в своем купальнике, как Флоренс Найтингейл, с бинтом и пластырем в руках. Грофилд улыбнулся, глядя на нее снизу вверх и чувствуя, как в нем шевельнулось желание. Он протянул руку и коснулся пальцем косточки на ее левом плече. Он медленно повел пальцами вниз по предплечью, к локтю, потом его пальцы сомкнулись на руке Элли, и он нежно притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, только смотрела на него сверху вниз с чуть насмешливой улыбкой.

Продолжая улыбаться ей, Грофилд сказал:

— Я хочу, чтобы вы знали следующее: я женат. Она рассмеялась.

— О Боже!

Это была первая девушка, на которую он обратил внимание с тех пор, как связал себя узами брака. Но если все остальные станут реагировать таким же образом, это будет ад кромешный. Однако, умолчав о жене, он обрек бы себя на уйму неимоверных трудностей.

Насмеявшись вволю, она посмотрела на него, покачала головой и сказала:

— Это самое занятное вступление, какое я когда-либо слышала, а уж я, поверьте, слыхала такое, что закачаешься.

— Я вам верю.

— Вы и впрямь женаты? Или говорите так просто для того, чтобы девушка ни на что не надеялась?

— Всего понемногу.

— Ваша жена хорошенькая?

— Была хорошенькой, когда я видел ее в последний раз. Бог знает, какая она сейчас. Но вряд ли она стала бы возражать, если бы я вас поцеловал.

— Вздор.

— Вы думаете, она была бы против? — спросил Грофилд, напуская на себя такой же невинный вид, какой иногда с успехом принимала Элли.

— Да, думаю, — с насмешливой серьезностью сказала она.

— Тогда давайте не будем ничего ей говорить. Элли улыбнулась.