Страница 4 из 58
— Что случилось потом?
— Машина уехала.
— Сразу же?
— Да. Ну… рука снова оказалась в машине, рука с оружием, потом стекло подняли и машина умчалась.
— В каком направлении?
— На запад. Здесь одностороннее движение.
— А потом что случилось?
— Кто-то выбежал из бара, стал звать полицию. Я ушла. Мы не дружим с полицейскими.
— Когда ты сюда вернулась?
— Полчаса назад. Я подумала, что к этому времени уже все успокоится.
— Ты не видела эту машину снова?
— Нет.
— Она не возвращалась, чтобы снова посмотреть на это место?
— Нет. А вы бы вернулись?
Она посмотрела на движущиеся машины, повернулась к нему и сказала:
— Послушайте, это все, что я видела, и теперь я должна идти. Я думаю, что то, о чем я рассказала, стоит еще одной десятки, не так ли?
Уоррен дал ей еще десять долларов.
Это была цена Ньютауна.
— Клиент в Ньютауне? — произнес Фрэнк и поднял брови.
Мэттью однажды сказал ей, что многие думают, что они с Фрэнком похожи, хотя сам Мэттью не мог увидеть этого сходства. Патриция его тоже не видела. Мэттью было тридцать восемь лет, и Патриция считала, что его партнеру сорок, а может и больше. Действительно, у них были карие глаза и темные волосы, почти одинаковый рост и вес, но теперь, когда она на самом деле задумалась об этом, рост Фрэнка был на пять или семь сантиметров меньше, чем у Мэттью, и он был на десять килограммов легче. Но важнее было другое: по классификации, которую изобрел сам Фрэнк, у Мэттью было лисье лицо, а у Фрэнка — оно напоминало поросячье. И еще: Мэттью родился и вырос в Чикаго, а Фрэнк в Нью-Йорке, и стиль их поведения был совершенно различным. Поэтому на самом деле между ними не было никакого сходства.
— Мы вместе обедали сегодня, — рассказывала Патриция. — Я думала, что мы вернемся домой вместе, но он сказал, что кое-что случилось и он должен с кем-то встретиться. Я решила, что это очередной клиент, и сказала, чтобы он приходил позднее. Он не знал, насколько затянется эта встреча.
— Но он не говорил, что собирается в Ньютаун?
— Нет, он не упомянул Ньютаун.
— А что он сказал?
— Ну, он точно не назвал место встречи.
— Не звонил ли он кому-нибудь, пока вы были в ресторане?
— Нет.
— Может быть, ему кто-то звонил?
— Нет.
— Что бы это ни было, это должно было случиться… до того, как мы пошли обедать, — Патриция с трудом подбирала слова.
— Он ничего не сказал тебе, что бы это могло быть?
— Нет. Хотя… он казался… не совсем в порядке. Он не был похож на себя. Молчаливый. Занятый своими мыслями.
— Он уже был таким раньше, — сказал Фрэнк и тяжело вздохнул. — Из-за суда над Бартон.
Мэри Бартон. Мэри… Мэри, кому присяжные вынесли вердикт о предумышленном убийстве по трем пунктам. Мэри была клиентом Мэттью. Суд состоялся за несколько недель до Рождества, а сейчас уже конец марта. Прошло слишком много времени для того, чтобы переживать по поводу случившегося, особенно если вспомнить об обстоятельствах этого дела.
— Он сказал мне, что больше никогда не войдет в здание суда, — продолжал Фрэнк.
Патриция взглянула на него. Это было для нее новостью. Она сама была помощником Государственного прокурора в двенадцатом юридическом округе здесь, в Калузе, штат Флорида, и она знала, что Мэттью был очень хорошим юристом. К тому же она любила его.
— Он не собирался заниматься ни одним делом, если считал, что его клиент виновен, знаешь…
— Я понимаю.
— …И он был так убежден в ее невиновности. Затем случилось то, что случилось… что на самом деле, ты знаешь, было не по его вине…
— Я знаю.
— Но он не знает. И в этом его проблема. Честно говоря, Патриция, я думаю, что он знал, о чем говорил. О своем новом деле. Со времени того суда он отказался от дюжины дел, и это случилось потому, что он больше не верил своей собственной интуиции. Если он будет защищать того, кто, по его мнению, виновен, то как он может поверить, что сам принимает правильное решение о чьей-то невиновности? После Мэри? Как он мог поверить во что-то после этого случая?
— Это была необычная ситуация, Фрэнк. Он ведь знал…
— Нет, он не знал. Он винил себя. В первую очередь за то, что взялся ее защищать, хотя она и была невиновна. И за то, как это все обернулось, во вторую очередь. В этом и заключалась вся ирония случившегося. Ты знаешь, чем он занимался?
— Да, я знаю, но я думала…
— Недвижимостью, — пояснил Фрэнк.
— Я знаю, но я думала, что это временно.
— Пытался покупать площадки для зрелищ, — Фрэнк покачал головой.
— Да, он упоминал об этом.
— Занятие спокойное и безопасное. Никаких сумасшедших леди под кроватью или в кустах.
— Ну, там было что-то, какое-то самоубийство, не так ли?
— Что такое?
— Самоубийство. Женщина, которой принадлежал цирк. Разве она не покончила жизнь самоубийством?
— Он никогда мне об этом не говорил, — Фрэнк посмотрел на часы. — Почему, черт возьми, они так долго?
Почему он вспоминает о том, как его сестра держала в руках куклу, одобрительно улыбаясь ему, пока он занимался своей электрической железной дорогой под рождественской елкой? Почему ему вспоминается Чикаго и все, что случилось с ним тогда, тридцать лет назад? Он подумал, что, наверное, он умирает, поэтому вся его жизнь проносится перед глазами. Он слышал тревожные голоса, кто-то говорил, что он ничего не видит, и требовал отсосать кровь. Какую кровь, о чем они говорят? Кто-то сказал шестьдесят на тридцать, кто-то — двадцать один, кто-то снова требовал губку, горилла бросала нечистоты в Глорию. Они шли по дорожке, откуда могли видеть животных в клетках. Мэттью было восемь лет, а его сестре всего шесть, и горилла бросала нечистоты в нее. Она испачкала ее ярко-желтое платьице; он нагнулся, поднял солому с земли и бросил это обратно горилле, которая начала стучать себя в грудь. С этого дня он возненавидел цирк. Теперь что-то звенело, кто-то говорил: «О, проклятье, сердце остановилось. Давайте ускорим… Эпинефрин… следи за часами… один кубик». Мэттью взял телефонную трубку.
Синтия Хаэллен сообщала ему, что человек по имени Джордж Стедман на пятой линии. На столе Мэттью стояли часы-календарь. Дата на календаре показывала пятницу, восемнадцатое марта, на часах было девять двадцать семь утра.
— Кто он такой? — спросил Мэттью. — Что он хочет?
— Говорит, что хочет поговорить с вами о недвижимости.
— Я поговорю с ним.
По правде говоря, он охотно занялся бы чем угодно, чтобы только не видеть здания суда.
— Здравствуйте, мистер Стедман, это Мэттью Хоуп. Что я могу для вас сделать?
— А как ваши дела, мистер Хоуп?
— Отлично, спасибо. А как вы?
— Прекрасно, просто прекрасно.
— Я понял, что вы хотите поговорить со мной о сделке по недвижимости.
— Да. Я подумал, что вы могли бы прийти сюда.
— Знаете, мистер Стедман, я только что вернулся после отпуска, это мой первый понедельник, и на моем столе столько документов…
— Я бы пришел сам, но мы тоже только что начали устраиваться. Надо очень многое сделать, чтобы завтра натянуть верх.
— Простите?
— Верх, большой тент. Я Джордж Стедман из цирка «Стедман энд Роджер», вы не слышали обо мне?
— Да, слышал.
— Поэтому я сейчас так занят! Надо все собрать перед тем, как мы отправимся на гастроли в апреле.
— Я понимаю.
— Иначе, конечно, я бы пришел сам.
— Я ценю это, мистер Стедман. Но… есть ли в этом особая срочность? Сделка по недвижимости ведь не является вопросом жизни и смерти?
— Нет, нет, нет, никакой срочности, конечно. Но я человек действия, мистер Хоуп. И когда я хочу что-то сделать, то я стараюсь сделать это сразу же, вы понимаете? Где вы были?
— Простите?
— Где вы отдыхали?
— О! В Литтл Дикс Бей.
— Не думаю, что мне известно, где это.
— На Вирджил Гордан. Британские Виргинские острова.