Страница 79 из 89
2
— Что все это значит, Билль? Объясните: я ничего не понимаю! — обрадованно спрашивал Макдональд Билля, когда они очутились на улице.
Билль вкратце рассказал, как он от Чайка и Дуна узнал об его исчезновении и решил идти к этому Смиту.
— Ну, и я перехитрил его, как видите, Макдональд… получил вас без всякого выкупа! — прибавил Старый Билль улыбаясь.
— Благодарю вас, Билль! — горячо проговорил Макдональд.
— Не благодарите. Мы только расквитались! — остановил молодого человека Билль.
— А я уж решил было размозжить себе об стену голову, Билль, послезавтра.
— Знаю. Смит говорил, но сам он не верил этому: думал, что вы под его подлой угрозой написать вашей матушке о вашем прошлом напишете ей просьбу о деньгах. Но я, Макдональд, верил, что вы не напишете и размозжите себе голову…
— Спасибо, что поверили, Билль.
— И это старый мерзавец делал вам такие предложения?
— Он. И раз я ему плюнул в лицо.
— И он обтерся?
— Сказал только, что прибавит пятьсот долларов к сумме выкупа.
— Скотина! — энергично промолвил Билль. — Но раз дано слово — надо держать. О вашем заточении у Смита ни слова, Макдональд. Сочините какое-нибудь путешествие… Мать ваша поверит… Она всему поверит, увидавши вас… А как она тревожилась…
— Почему вы знаете?
— Я был у нее и старался успокоить. Она сделала все возможное, чтоб отыскать вас: делала объявления, обращалась к сыскной полиции.
— О Билль! чем отблагодарю я вас?
— Вы уже отблагодарили тем, что стали другим человеком. Чайк был прав, когда так горячо защищал вас.
— А он что, поправился, этот славный Чайк?
— Я сегодня был у него. На днях выходит из госпиталя. Очень он беспокоился, когда узнал, что вас нет в городе. «Дал бы о себе знать», — говорил он, уверенный, что вы его не бросили бы больного.
— Еще бы!.. Я сейчас отправлюсь к матушке, успокою ее, а от нее — к Чайку.
— Придем к нему вместе.
— Отлично. Я в девять часов буду у него.
— И я к этому часу приду.
— До свидания, Билль!
— До свидания, Макдональд… Еще слово: дядя ваш Макдональд и К° жестокий человек… Я у него был.
— И у него были?
— Да. Думал, что он даст о вас сведения.
— И что же он?
— Сказал, что ничего не знает, а между тем…
— Смит ему писал три письма, и никакого ответа… Я знаю дядю…
— И лучше не надейтесь на него, Макдональд, а на одного себя. Не правда ли?
Молодой человек крепко пожал руку Биллю, как бы выражая этим свое согласие с его словами, и, кивнув головой, веселый и радостный, впрыгнул в проходившую мимо конку.
А Старый Билль с утра, в поисках за Макдональдом, ничего не евший, чувствовал страшный голод и вошел в первый попавшийся ресторан пообедать. На радостях, что выручил из беды человека, он даже позволил себе маленькую роскошь — спросил к обеду бутылку вина и после обеда пил кофе с коньяком, покуривая свою коротенькую трубочку и глядя в открытое окно на ярко освещенную улицу того самого Фриски, на месте которого всего пятнадцать лет тому назад он видел пустынные красноватые бугры, над которыми вздымались пики сиерр.
И Билль не без горделивого чувства старого калифорнийца посматривал на высокие пятиэтажные дома с блестящими магазинами в нижних этажах, вспоминая, что этот богатый и блестящий Фриски, жемчужина Тихого океана, создан в каких-нибудь двенадцать лет.
ГЛАВА IX
1
Чайкин только что навсегда простился с Кирюшкиным.
Прощание было без слез, без тех чувствительных слов, которыми обыкновенно при разлуке обмениваются люди, и, глядя со стороны, можно было бы подумать, что Кирюшкин и Чайкин прощаются до завтра.
Но, стыдливо боящиеся обнаруживать свои чувства, по обыкновению большей части простолюдинов, они тем не менее оба сильно чувствовали горечь разлуки, хотя в это последнее свидание и говорили о самых обыденных, простых вещах.
Кирюшкин как-то особенно долго рассказывал о том, как чуть было не лопнули тали, когда утром на клипер поднимали здоровенного черного быка, и как за это старший офицер разнес боцмана («Однако не вдарил ни разу, хотя, по всей справедливости, и следовало бы, — потому его дело было осмотреть раньше тали!» — вставил Кирюшкин), рассказывал, что на клипер было принято пять быков для команды и десять свиней, четыре барана и много всякой домашней птицы для капитана и офицеров и что ходить за всей животиной назначены матросы Баскин и Музыкантов.
Словно бы для того, чтоб избежать тяжелого разговора, Кирюшкин, почти не умолкая, говорил о том, что с тех пор, как убрали прежнего «левизора», пища куда «скусней» и что сегодня старший офицер очень «засуетимшись» был по случаю отхода.
— Однако и идти пора! — неожиданно вдруг оборвал свою болтовню Кирюшкин и, поднявшись с кресла, прибавил чуть-чуть дрогнувшим голосом: — Так прощай, Вась… Напиши, ежели когда в Кронштадт…
— Прощай, Иваныч. Кланяйся всем ребятам…
— Ладно.
— И Расее-матушке поклонись, Иваныч!
Кирюшкин, уже бывший в коридоре и в сопровождении Чайкина направлявшийся быстрыми шагами к выходу, остановился при этих словах и, глядя на своего любимца, строго проговорил:
— А ты, Вась, смотри, в мериканцы не переходи. Свою веру держи!
— Не сумлевайся, Иваныч. Прощай.
— Прощай, Вась!
И Кирюшкин кинулся к дверям и скрылся за ними. Почти бегом дошел он до пристани. Там стоял катер с «Проворного».
— Скоро, братцы, отваливаете? — спросил он у двух матросов, сидевших в шлюпке.
— Должно, через полчаса.
— Кого дожидаете?
— Лейтенанта Погожина и механика. Сказывали, в десять будут.
— А где остальные гребцы?
— В салуне напротив…
— И я туда пойду…
— Ой, не ходи лучше, Кирюшкин! — заметил белобрысый немолодой матрос. — Дожидайся лучше на катере! — прибавил он.
Казалось, Кирюшкин хотел последовать доброму совету. Но колебания его были недолги.
— Я только стаканчик! — проговорил он и пошел в салун.
Там он выпил сперва один стаканчик, потом другой, третий, четвертый, и через полчаса гребцы привели его на шлюпку совсем пьяного.
Мрачный сидел он под банками и пьяным голосом повторял:
— Прощай, Вась… Прощай, добрая твоя душа!
— У Чайкина был, ваше благородие… Жалеет его! — доложил унтер-офицер, сидевший на руле, лейтенанту Погожину.
Лейтенант Погожин, казалось, догадался, почему Кирюшкин, возвращавшийся всегда от Чайкина, к общему изумлению, трезвым, сегодня напился.
2
Грустный ходил и Чайкин взад и вперед по своей маленькой комнатке после ухода Кирюшкина. В лице его он словно бы терял связь с родиной и со всем тем, чем он жил раньше и что было ему так дорого, — он это снова почувствовал в последнее время частого общения с Кирюшкиным. И в то же время ему казалось, что возврат к прежнему теперь уж для него невозможен.
И Чайкин думал: «Везде добрые люди есть, и здесь легче жить по-своему — никто не запретит тебе этого. Он, разумеется, не сделается американцем и не переменит своей веры. Он будет стараться жить по правде, по той правде, которую он чувствовал всем своим сердцем и пытался понять умом, нередко думая о той несправедливости, которая царит на свете в разных видах и делает людей без вины виноватыми и несчастными.
И словно бы в доказательство, что везде есть добрые люди, размышления Чайкина были прерваны появлением мисс Джен.
— Вот вам, Чайк, моя фотография, которую вы хотели иметь! — проговорила она, передавая Чайкину свою карточку.
Чайкин поблагодарил, посмотрел на карточку и, тронутый надписью на ней, еще раз выразил свою благодарность.
И при виде этой самоотверженной девушки, живущей по тому идеалу правды, который носил он в своем сердце, и у Чайкина на душе просветлело и тоскливое настроение прошло.
— А вот, Чайк, примите от меня на память маленький подарок! — И с этими словами мисс Джен вручила небольшую книгу в переплете. — Это евангелие! Вы читали его?