Страница 68 из 89
И он неожиданно хватил себя кулаком по лбу и воскликнул:
— И поделом тебе, дураку! Тоже жениться вздумал! Вперед наука!
— Чем же ты теперь займешься?
— Известно, чем. Опять в возчики пойду. Тут есть контора. Меня знают и опять капитаном возьмут.
— Может, тебе денег нужно, так возьми! — предложил Чайкин.
— Не нужно мне денег… У меня есть пятьдесят долларов. Хорошо, что еще и эти не отобрала!
И с этими словами Дунаев стал раздеваться, чтобы лечь спать.
— А ты, Чайкин, когда едешь? — спросил он, уже лежа под одеялом.
— Завтра с вечерним пароходом.
— А ты хотел с утренним?
— Надо у Абрамсона побывать…
— Охота к нему ходить… Он тебя, жид, обманно хотел на судно определить, а ты с ним связываешься… Нешто хорошим он ремеслом занимается?.. Сманивать матроса, давать сонную водку да вроде как продавать его на купеческие корабли.
— Он теперь не дает сонной водки.
— Все равно… низким делом занимается… Лучше не ходи… Еще как бы не усыпил тебя да не обобрал дочиста.
Чайкин, разумеется, не сказал, что дал Абрамсону на торговлю его ваксой денег и что, кроме того, дал денег на отправку Ревекки за город, и проговорил:
— Тоже, если разобрать по-настоящему, то и Абрамсона нельзя вовсе осудить…
— Это жидюгу-то?
— А разве жид не такой же человек? У бога, брат, все равны…
— Христа-то жид продал!
— Один Иуда не пример… И христиане бога продают, живя не по совести… А если Абрамсон и занимался нехорошим делом, так от нужды… Надо прокормиться с семьей…
— Ну, ты всякого разбойника готов оправдать… С тобой не сговоришь… По-твоему, может оказаться, что и эта воровка Клара не виновата?
— Виновата, но только…
— Что? — нетерпеливо перебил Дунаев.
— Но только надо разобрать, по каким таким причинам она потеряла совесть… Может, и были причины, что она на обман такой пошла…
— Скверная баба — вот и причина… Попадись она мне когда-нибудь! Я ее!
— Бабу-то!
— А хоть бы и бабу! Не посмотрю, что бабу в Америке очень почитают. Оттаскаю в лучшем виде; пусть даже за это в тюрьме отсижу.
— Не оттаскаешь!
— Попадись только…
— В тебе сердце оказывает, Дунаев. Отойдет, и ты не только не оттаскаешь, а простишь эту самую Клару!
— Это за пять тысяч долларов? И чтобы простил!? Довольно даже глуп ты, Чайкин… Лучше спать, чем слушать твои несуразные слова…
И Дунаев смолк.
Скоро улегся и Чайкин, но долго не мог заснуть.
И встреча с Кирюшкиным, и приятная весть о том, что Бульдог и Долговязый не будут больше терзать матросов, и полупризнание Макдональда-Дэка в том, что он убил бывшего своего товарища, и одобрение этого убийства Старым Биллем, и, наконец, обман молодой девушки — все это произвело сильное впечатление на его чуткую, впечатлительную натуру; и все это невольно возбуждало работу мысли этого искателя правды.
И он с каким-то мучительным беспокойством раздумывал об этих людях, стараясь объяснить себе их поступки, и чувствовал, что и убийце Макдональду в его сердце не только нашлось оправдание, но что этот убийца возбуждает в нем симпатию.
Только Бульдогу и Долговязому он никак не мог найти оправдания, но, однако, решил, что и их когда-нибудь совесть зазрит и они поймут, как они жили нехорошо.
«Время только им не пришло! А придет!» — решил он.
ГЛАВА V
1
Дунаев проснулся не таким сердитым, каким был вчера.
Как ни тяжела была для него потеря долгим трудом нажитых денег, но недаром же он пять лет жил в Америке и знал, что и потери колоссальных состояний не обескураживают американцев и они не падают духом и начинают снова.
И Дунаев, настолько обамериканившийся, чтобы понять бесплодность сетований о том, чего уж не вернешь, и слышавший от одного возчика немца, как тот часто повторял немецкую поговорку: «Деньги потерять — ничего не потерять, а дух потерять — все потерять», — уже спокойнее взглянул своей беде в глаза.
Вдобавок и прирожденное его добродушие в значительной степени помогло ему.
И он решил вновь нажить упорным, неустанным трудом пять тысяч, а то и больше, если подвернутся хорошие дела, и открыть мясную лавку.
«Руки, слава тебе господи, сильные, и здоровьем господь не обидел!» — думал Дунаев.
Он как-то особенно усердно помолился сегодня и, помывшись и одевшись, подошел к Чайкину и сказал уже повеселевшим и ласковым тоном:
— За ночь-то я отдумался, Вась.
— А что?
— Беду-то свою развел… Бог наказал, бог и наградит.
— Это правильно.
— Небось руки есть… Опять наживу денег. А на те пять тысяч наплевать. Будто их не было! Верно, что ли, Вась?
— Еще бы не верно! — обрадованно ответил Чайкин. — Деньги — дело наживное.
— Сделаюсь опять капитаном. Платят капитанам хорошо.
— Хорошо?
— Очень даже.
— А например?
— Да за каждую проводку обоза пятьсот долларов можно получить.
— Отчего так много?
— Опасное дело… Сам видел, каково ездить по большой дороге. Всего бойся — и агентов и этих самых индейцев. Выйдут, как они говорят, на боевую тропу, ну и береги свою голову. Вот за эту самую опаску и платят хорошо. Да ежели все благополучно доставить, то и награду дадут… И ежели ты не гулящий человек, то деньги нажить можно…
— И быть убитым можно?
— Это что и говорить…
— И человека убить легко?
— И это верно… Он в тебя палит, и ты в него. Бывал я с индейцами в перестрелке.
— Так отчего ты по какой другой части не займешься, Дунаев? — спросил Чайкин.
— Не могу.
— Отчего?
— Привык к своей должности.
— И не боишься?
— Чего?
— Что тебя укокошат.
— Боишься не боишься, а все думаешь: бог не выдаст, свинья не съест.
— Деньги соблазняют?
— То-то, деньги… Наживу их, тогда брошу опять дело — и сюда.
— Опять лавку?
— Опять.
В девятом часу, после легкого завтрака и кофе, Дунаев и Чайкин вышли из дома.
Очутившись на улице, они услышали тревожный звон колокола.
— Пожар! — заметил Дунаев.
Впереди и, казалось, далеко поднялось густое облако дыма, среди которого по временам вырывались огненные языки.
— Сильный пожар! Должно быть, горит внизу, на набережной или где-нибудь недалеко от пристани.
— Мне в ту сторону идти. Кстати погляжу, а то и помогу качать воду! — проговорил Чайкин.
— Не придется.
— Отчего?
— У них все паровые помпы… И пожарные у них молодцы.
Они вышли на главную улицу.
Мимо них пронеслись пожарные одной из частей города. Действительно, они глядели молодцами.
На одной из рессорных телег с пожарными инструментами, среди людей в форме и с металлическими шлемами на головах сидел господин в статском платье, в цилиндре.
— Это кто? — полюбопытствовал Чайкин.
— Должно быть, газетчик.
— Зачем?
— Чтобы описать, значит, какой пожар, сколько убытку… и завтра или сегодня в газету… публика все и узнает… Однако мне здесь надо свернуть… Так обедаем вместе?
— Вместе.
— А после обеда я тебя провожу на пароход… А скучно без тебя будет! — неожиданно прибавил Дунаев.
— И мне скучно, — свой, российский… Теперь уж мне на ферме не увидать российского человека.
— Когда небось приедешь сюда… А здесь есть русские… Один портной тоже бежал с судна…
— Матрос?
— Нет. Крепостной был взят одним лейтенантом в плавание заместо камардина… Убежал… Хорошо теперь живет… И женился на чешке… Есть еще один русский из духовного звания… из Соловков бежал… Ужо я тебе их адресы на случай дам… Еще двое сталоверов… из-за веры своей сюда прибыли. А поляков да жидов порядочно-таки. Только с жидами лучше не связывайся! — прибавил Дунаев.
Они разошлись. Дунаев пошел в контору наниматься в возчики, а Чайкин продолжал путь, направляясь к нижней части города, к набережной, недалеко от которой жил Абрамсон.