Два брата

— И ты не сердись, я тебе скажу… брат твой Николай не похож на вас.

— Ты, Чумаков, мало знаешь брата.

— Мало или много, а все судить могу… По-моему, он ненадежный человек!

— Зачем ты мне это говоришь, Чумаков? Зачем?.. Ты ведь знаешь, что мне это больно слышать! — проговорил Вася с упреком в голосе.

— А надо говорить только то, что приятно? Я этого не знал за тобой, Вася!

Вася не отвечал.

Он сам думал о брате так же, как и его приятель, и вот почему ему было еще больнее слышать осуждение Николая от других…

В тот же день Вася был в деревне и обошел все избы. Мужики радушно встречали его и рассказывали ему одну и ту же вечную историю. Вдобавок очень жаловались на нового исправника Никодима Егоровича.

— Старик Иван Алексеевич на покой ушел! Тот еще ничего, а этот лютый.

— Страсть!..

— Строгость ноне пуще пошла!

— Раззор!..

Вася слушал все эти восклицания молча. Слова утешения не шли на уста.

Под вечер он собрался навестить Лаврентьева.

— Ты не слышал разве, Вася, — заметил Иван Андреевич, — ведь Григорий Николаевич чуть не умер…

— Что ты?

— Ездил он в Петербург зимой, помнишь?.. Вернулся и слег в постель в горячке. Доктор отчаивался, думал — не выдержит… Выдержал, однако… Поправился!.. После болезни он, брат, еще нелюдимее стал и, кажется… пьет очень…

— Пьет?.. — протянул Вася и невольно подумал о Леночке. — Он собирался жениться… В Петербурге говорил мне…

— Не слыхал… Едва ли… По-прежнему бобылем… Да вот сам увидишь. Передай ему, пожалуйста, от меня поклон.

Вася застал Григория Николаевича сидящим на крыльце дома в одной рубахе. Он осунулся, постарел и, показалось Васе, был слишком красен.

— Приятель! здорово!.. Когда сюда пожаловал? — встретил его Григорий Николаевич, пожимая по обыкновению руку до боли. — Отощал, отощал! Давно пора на вольный харч! пора!

— Вчера приехал…

— Спасибо, Иваныч, что не забыл старого приятеля. Молодчина! Этим ноне не хвалятся. Н-нет… Ты вот душевный парень… Что у вас в Питере-то… мерзость, чай?..

— И здесь не важность…

— Это верно. Правильно… Правильно, Василий Иванович. Мало важности!.. Вот разве Никодимка, шельмец, важность на себя напускает ноне, как гоголем заходил… И форсит, подлец… Да Потапка тоже… Разбойники!.. Кузька-то ноне к вам в Питер переехал разбойничать, а за себя Потапку оставил… Помнишь, еще примочками отхаживал, когда в Залесье его помяли? Только напрасно вовсе тогда его не решили. Лучше было бы… Зверь, как есть, дикая зверина!.. Но я доберусь до него… Доберусь!

Вася вспомнил, как Григорий Николаевич добирался до Кузьмы и не добрался.

По его лицу пробежала грустная улыбка.

— Думаешь, не доберусь? Хвастаю? Кузьку выпустил, а этого — шалишь! Ша-ли-шь! Коли не опомнится, мы его помнем… помнем! Довольно от него терпит народ!.. — мрачно проговорил Лаврентьев.

Он вдруг замолчал. Молчал и Вася, с участием посматривая на Григория Николаевича.

— А ты что так поглядываешь?.. Ты так, родной мой, не гляди… Лучше ругай Гришку! От тебя все приму — не бойся… Тебя ни-ни… не трону… Ты не брехун, не то что…

Вася смущенно ждал конца. Он догадывался, на кого намекает Лаврентьев. Но Лаврентьев не досказал слова.

— Постой, Иваныч, погоди, голубчик! — проговорил Лаврентьев, когда Вася стал прощаться. — Одно словечко. Елена Ивановна здорова?

Голос Лаврентьева звучал необыкновенной нежностью.

— Здорова…

— И… и… счастлива?..

Трудно было отвечать Васе на этот вопрос. Он сам задавал его не раз и не находил ответа.

— Что ж ты? Говори правду, по совести!

— Кажется, счастлива!

— Дай ей бог, дай бог! — прошептал Лаврентьев и прибавил: — Ну, теперь ступай домой, Иваныч, и приходи ко мне, когда я буду тверезый. Приходи же. Придешь?

— Приду.

— То-то. Ты парень душевный!

Вася возвращался домой тем самым лесом, где часто певал Лаврентьев.

«Зачем это все так случилось?» — думал Вася, и сердце его сжималось при воспоминании о Леночке.

Он задумчиво шел по лесу, а вечер тихо спускался на землю.

XXIV

Прошел месяц.

Вася заметно поправился на деревенском воздухе, так что нередко вместе с Чумаковым занимался мужицкой работой. Чумаков исправно работал все время. Сперва мужики дивились, но потом привыкли. Никодим Егорович несколько раз подсылал узнавать, почему это молодой человек, гостивший в Витине, работает, но ничего не открывалось такого, что давало бы Никодиму Егоровичу надежду на открытие преступных замыслов. Однако он зорко следил и довел до сведения его превосходительства об этом событии.

Генерал поморщился и соображал.

— Вы говорите — работает, как мужик?

— Точно так, ваше превосходительство. Как простой мужик!

— Ггмм. А еще?

— Пока ничего-с.

— И незаметно, чтобы… вредные идеи?

— Трудно поручиться, ваше превосходительство!

— Трудно!.. Гм, да, трудно.

Его превосходительство был в некотором затруднении.

— Ждите приказаний! — решил он и послал за юрким молодым человеком из Петербурга.

— В законе указано насчет такого факта?

— Нет. Я уже слышал! — почтительно улыбается правитель канцелярии.

— Я полагаю, странно.

— Но, быть может, ваше превосходительство, цель очень уважительная.

— Работать, как простой мужик? — усомнился генерал.

— Этот молодой человек — технолог.

— А дальше?

— И хочет изучить сельское хозяйство на практике.

— А?.. Вы думаете?

— Я не могу предрешать фактов, но полагаю… Во всяком случае, если угодно будет вашему превосходительству поручить строжайшее наблюдение…

— Конечно, конечно.

Никодим Егорыч получил соответствующие приказания.

Стоял жаркий июльский день. Как-то особенно парило в воздухе. Было около девяти часов утра.

Вася с Чумаковым в это время приближались к Залесью, направляясь к большому торговому селу Большие Выселки, где в этот день была ярмарка.

Вася рассказывал товарищу подробности о сцене, которой оно был свидетелем в прошлом году. На Чумакова этот рассказ произвел впечатление. Подробности он слышал от Васи в первый раз.