Два брата

Такие слова вырывались у многих; многие про себя решили не ехать завтра в собрание.

Иван Андреевич только что окончил работу, перечел записку, и горькая усмешка пробежала по его лицу.

— Уж они, кажется, назад! — проговорил он, вспоминая посещение председателя. — Неужели струсили? А утром еще…

Он уже собирался ложиться, когда в двери вошел слуга и подал ему пакет. Он распечатал и прочел записку, написанную крупным, красивым писарским почерком, следующего содержания:

«Его превосходительство г. начальник губернии покорнейше просит Ивана Андреевича Вязникова пожаловать завтра в девять часов утра, для объяснений».

Записка не была подписана.

— Что этому… от меня надо? — проговорил старик, задетый за живое тоном этой записки.

Однако он решил пойти.

Долго ворочался старик в постели, а сон не приходил успокоить его возбужденные нервы. Грустные мысли бродили в голове Ивана Андреевича.

Оптимизм старика все чаще и чаще подвергался тяжелым испытаниям. Вязников уже далеко не с прежней надеждой ожидал близких весенних дней. В последнее время он даже с каким-то ужасом смотрел на то, что делалось вокруг. Нередко, возвращаясь из города, он рассказывал Марье Степановне о том, что слышал, что видел, и грустно задумывался, сидя в своем кабинете. Бывали минуты, — и они стали повторяться все чаще и чаще, — когда Иван Андреевич с болью вспоминал о младшем сыне. Он писал ему горячие письма, в которых с какою-то особенной настойчивостью предостерегал его от увлечений («Пока надо учиться, учиться и учиться!»), рисуя окружающую жизнь, близкое будущее в розовом свете. Он накладывал светлые краски, а в то же время сам чувствовал, что краски не те, что в действительности тон не такой светлый, и со страхом ожидал ответов. В нежных письмах сына, в которых сын спорил с отцом, чуткое любящее сердце слышало какие-то скорбные звуки молодой, возбужденной души. Оптимизм отца не действовал ввиду грустной действительности. Старик понимал, что трудно успокоить юношу, когда даже и он, старик, начинал терять надежду…

Но в старике, как видел читатель, еще сохранилась вера в идеал. Он не мог оставаться равнодушным зрителем.

Впечатление, произведенное его горячей запиской, оживило старика и пробудило надежды. Но вечер испортил хороший день. Беседа с председателем заставила его усомниться в своих товарищах. Из слов его он понял, что его записка завтра не будет принята.

Ровно в девять часов на следующий день Иван Андреевич входил в кабинет к его превосходительству.

Генерал принял старика стоя. Он резко поклонился и произнес отрывистым, недовольным тоном:

— Ваша записка, милостивый государь, вызвала вчера неприличную сцену в собрании. Я удивляюсь, как вам позволили ее читать, но еще более удивляюсь, как вы решились написать такую непозволительную записку… Я…

— Я тоже изумляюсь, почему вы пригласили меня, генерал? — резко перебил старик, бледнея от негодования. — Вы можете действовать в законном порядке, но прежде надо спросить у меня, желаю ли я слышать выражения вашего изумления!..

Его превосходительство, не ожидавший ничего подобного, смешался и не знал что сказать. Наконец с его дрогнувших толстых губ слетели отрывистые фразы:

— Я имел намерение предупредить как хозяин губернии. Я призван сюда… Наконец в моей власти…

Вязников обмеривал серьезным взглядом его превосходительство.

— Наконец вам известно, что мне предоставлено право… Я могу…

— Это уж не мое дело, генерал! — гордо произнес Вязников и вышел из кабинета.

Его превосходительство несколько минут оставался в недоумении. Наконец он послал за правителем дел, расторопным молодым человеком из Петербурга, и приказал ему написать решительное распоряжение насчет Ивана Андреевича. Однако расторопный молодой человек успел, хотя и не без труда, убедить генерала не делать пока такого решительного шага ввиду положения и преклонных лет Вязникова.

— Я полагаю выждать, что скажет Петербург! — прибавил молодой человек.

Его превосходительство не скоро еще успокоился, и в этот день лица, являвшиеся с донесениями, получили большую гонку.

Через два дня Вязников, мрачный, возвращался в свое Витино. Записка его была подписана только пятью человеками. Большинство собрания нашло ее несвоевременной. В городе ходили тревожные толки насчет Ивана Андреевича. Записка, наделавшая столько шума, была послана в Петербург.

XVI

Через несколько дней Иван Андреевич сидел в своем кабинете в теплом, подбитом заячьим мехом, сюртуке, погруженный в чтение, когда в одиннадцатом часу дня в кабинет тихо вошла Марья Степановна, положила на стол привезенные со станции газеты и подала ему письмо.

— От Коли! — произнесла она, радостно улыбаясь.

— Что-то пишет хорошенького! — промолвил Иван Андреевич.

Он стал читать письмо. В чертах лица Ивана Андреевича Марья Степановна заметила такое удивление, что тревожно спросила:

— Что такое?.. Ты, кажется, очень изумился письмом?

— Еще бы!.. Знаешь ли, какую новость сообщает Коля? — проговорил Вязников, передавая письмо. — Никак не догадаешься!.. Коля женится.

— Женится! — испуганно вскрикнула Марья Степановна.

— На Леночке!

— На Леночке!.. — с облегченным сердцем проговорила Марья Степановна, жадно пробегая письмо. — Вот неожиданная новость… Я никак не могла бы подумать.

— Признаться, поразил и меня Коля… И как торопится…

— Ты как же, Иван Андреевич? Доволен? — спрашивала она через несколько времени, когда прошло первое впечатление от неожиданного известия.

— По-моему, рано бы Коле жениться… По его характеру надо бы подождать…

— Оно, пожалуй, и лучше для Коли раньше жениться. Он такой увлекающийся! — заметила, улыбаясь, мать.

— То-то лучше ли? — в раздумье проговорил Иван Андреевич. — И ведь раньше ни слова не сказал, даже не намекнул! — прибавил Иван Андреевич. — А еще друг! А ты ничего не замечала? Уж не летом ли они сблизились друг с другом? И этот неожиданный отказ Лаврентьеву…

— А пожалуй! То-то Леночка тогда так мучилась!

— Мы с тобою, брат, уж стары стали, ничего и не видели! — засмеялся старик, ласково пожимая руку жены. — Что ж? Раненько-то раненько Коле жениться, а впрочем, оба они такие славные…