Босой

Вот и суббота. Вечер. Все родственники собрались у нас. Поесть и выпить. И повеселиться…

Музыканты остались в доме жениха. Я лечу туда вместе с сестренками Рицей и Елизабетой. Елизабета совсем еще малышка, семенит ножонками, зато Рица впереди всех.

У дяди Альвицэ собрались самые близкие родственники, двоюродные братья и сестры. Нет пока еще посаженой матери. Приглашения к свадьбе составил Верде, которого Альвицэ назначил дружкой. Прошелся дружка по селу с полной бутылью, мигом созвал родственников.

Ночь прошла. И до самого рассвета в доме жениха играли музыканты.

Как и все, я задремал лишь на заре.

Свадьба начинается в воскресенье утром. Но настоящее разгулье – только с обеда и особенно к вечеру. Я держусь поближе к сестре Евангелине. Никогда прежде она не казалась мне такой красавицей. У нее собрались подружки. Верде явился с большой веткой черешни – срезал в роще верхушку дерева. Девушки украшают деревце веточками базилика, цветными лентами, обвязывают базилик ниточками канители. Канитель блестит, словно серебряная. Но никакое это не серебро.

– Ишь как украсили невестину елочку, – слышу я голосок Рицы. – Когда я подрасту, тоже замуж выйду. Тогда и для меня нарядят деревце.

Вот невестино деревце уже наряжено… Наряжали его в сенях… И теперь выносят и ставят перед домом. Все село, собравшееся на улице, смотрит и одобряет:

– Красивое у невесты деревце!..

Евангелину ведут в комнату. Я верчусь среди девушек как чертенок. Облепив мою сестру, они галдят, ну чисто сороки, раздевают ее догола, щекочут, щиплют, надевают извлеченную из сундука рубаху. Поверх рубахи – белое подвенечное платье из тонкого полотна. На ноги натягивают белые чулки и белые туфли; расчесывают волосы и заплетают косы. Втыкают в косы веточки базилика, прикрепляют к волосам купленную на базаре подвенечную фату, белую и прозрачную. Невеста походит теперь на фею. Фея – да и только…

Сестра встает. Туфли жмут. Всем девушкам в нашем селе, когда они выходят замуж, туфли жмут ноги… Туфли узкие, на высоких каблуках. А ноги толстые, в стопе широкие. Еще бы – вечно ходишь босиком, вот ноги и грубеют, пальцы становятся толстыми и уродливыми.

Фата Евангелины спускается до самой земли. Лоб невесты украшает белый венок из бумажных цветов – красных, желтых, зеленых, синих… Теперь ей и на стул не присесть. Так до самого вечера, как на постель идти, придется в этом убранстве на ногах маяться – ни тебе сесть, ни нагнуться – словно аршин проглотила.

Невеста готова. Стоит перед домом убранное деревце. Приходит Верде – женихов дружка, берет Евангелину за руку, ведет к колодцу, что перед примарией, из которого отныне она будет брать воду для своего дома.

И верно – со дня своей свадьбы Евангелина каждый день носила воду только из этого колодца.

К колодцу и ведет ее теперь дружка. Несет высоко над головой убранное деревце невесты. Впереди музыканты, их четверо, они наяривают не переставая. Музыка разносится по всему селу. Я еще ни на чьей свадьбе не видел городских музыкантов. Нынче – в первый раз. На свадьбе у сестры Евангелины…

– Этот шельмец Альвицэ совсем возгордился, ишь свадьбу отгрохал – попову сыну не угнаться!

– Коли есть на что, отчего же не отгрохать!..

– Невеста, видно, очень по душе пришлась…

– Может, и так, а может, просто из бахвальства…

На плече у Евангелины новое коромысло. На коромысле – одно спереди, другое за спиной – ведра, она получила их в приданое; ведра не лудили, не красили – пусть все видят, что они из чистой меди и совсем новые.

А полудят и пустят в дело уже после свадьбы. Сегодня нужно, чтобы все село узнало – невеста принесла в дом от родителей медные ведра, новые, а в том, что висит спереди, медный ковш с длинной ручкой. Ковш положен так, чтобы можно было рассмотреть его ручку, на которой городской мастер искусно выбил узоры.

Девушки и дружка ведут мою сестру за руки к колодцу, ведут торжественно, под музыку, чтобы и она тоже знала – отныне это и есть ее путь от дома до колодца, из этого колодца носить ей теперь воду домой, для своего хозяйства.

Берет сестра бадью и опускает колодезный журавль… Бадья коснулась дна; набрав воду, сестра вытягивает ее, наполняет одно ведро. Потом снова достает воду и наполняет второе.

Вот она, прислонив коромысло к колодезному срубу, поднимает ведра, на несколько шагов относит их от колодца. Ставит на землю. Играет музыка… Невеста, дружка, девушки и парни становятся в круг. Трижды обходят они ведра и расходятся. Сестра снова берет ведра, цепляет на коромысло, поднимает его на плечи. Гнется у нее спина. Тяжелы ведра, ведь из меди сделаны, у них толстые стенки, толстое дно, и к тому же они полны воды. Невеста должна знать: нелегко ей замужем-то придется. Пусть привыкает к бремени семейной жизни. Склонилась было Евангелина под тяжестью ведер, но собрала все силы и вот уже идет гордо и прямо. Доходит до дверей дома. На пороге Толстуха встречает ее с хлебом-солью. Сестра опускает ведра, откусывает хлеб, сперва обмакнув его в соль. И принимается плакать как глупенькая. Музыкант, что играет на цимбалах, поет:

Музыканты уходят. Идут к соседям за посажеными отцом и матерью, чтобы с песнями привести их в дом Альвицэ, моего свояка. Уходит с ними и дружка…

Накрыт праздничный стол. Сестру подсаживают на телегу. Влезаю и я – назойливым довеском.

– От тебя, видать, не отделаться…

– Поглядеть-то охота…

– Смотри уж, больше не доведется…

Телега с грохотом подкатывает к нашему дому. Мать выносит невестино приданое, грузит в телегу красного цвета сундук, купленный в городе, куда уложили все наряды Евангелины, сколько есть. Поверх сундука кладут перины, подушки, одеяла. Рядом с сестрой усаживается дружка. По краям телеги сели парни. Нашлось место и для двоих музыкантов. Музыканты наяривают так, что струны гудят. Телега разъезжает по селу. До самого обеда.

Солнце перевалило за полдень. Во дворе жениха собрались родственники, пришли все, кто хотел. Музыканты уж исходят потом. А хора все растет, все ширится… Дело к вечеру. И снова катают жениха и невесту… Целый поезд телег, одна за другой. Бренчат под дугами колокольцы, хлопают кнуты, гремят выстрелы. Процессия останавливается перед примерией. Жених с невестой и посаженые идут к примару. Примар делает запись в книге. Потом – в церковь. Вот уже и поп обвенчал их. Теперь домой.

Хора возле дома в самом разгаре. Музыканты начинают свадебную. В середине круга невеста, по правую руку жених, по левую дружка. Рядом посаженые с большими горящими свечами. Свечи белые, перевязанные красными лентами. Трижды обходит их хора.

Потом толпа, окружавшая хору, расступается. По образовавшемуся проходу валит целая ватага цыган с медведями на цепях. Перепуганные дети с визгом бросаются врассыпную. Проход становится еще шире. Разрывается я круг танцующих. Цыгане и их медведи теперь в центре, возле музыкантов. Я считаю медведей – их двенадцать… Цыгане водят медведей вокруг музыкантов, стуча в бубны. Медведи глухо рычат, топчутся в нерешительности; цыгане шепчут им на ухо какие-то чудные слова, подбадривают, толкают коленом, ласково почесывают палкой загривок и спину. Медведи смелеют, встают на задние лапы. Подают лапу друг другу, совсем как люди – руки… А музыканты все не прерывают игры. Вот запели цыгане. Кружится и кружится хора. Вновь плотной стеной сомкнулась вокруг танцующих толпа. Совсем как люди пляшут медведи. Не спуская с них глаз, бьют в свои бубны цыгане. Звенят цепи.

Но вот медведи остановились. Останавливается и хора.

Кто не знает Грую Дудэу, старого цыгана-медвежатника! Все прочие медвежатники – его ученики или зятья… В таборе двенадцать медведей. Медведицу Дидину Дудэу держит на цепи. Я уже знаю, какая она. Когти на ее лапах от долгого бродяжничества сточились, шерсть местами вытерлась и проглядывает желтая кожа, потерты и изъязвлены веки вокруг карих медвежьих глазок. Стара уже Дидина, но все еще крепка – старейшина таборских медведей. Остальные одиннадцать помельче, помоложе, попроворнее…