Великий магистр

Гуго де Пейн, схватился за веревку и упираясь ногами в стенки колодца, начал спускаться вниз…

Виченцо Тропези, с чьего лица после рождения дочерей не сходила радостная улыбка, встретил в коридоре Тампля графа Норфолка, спешащего с холстом и рисовальными кистями в руках. Двух тамплиеров подружила не только молодость и общие приключения, но и, как это не покажется странным, разность характеров: Норфолк относился ко всем происходящим событиям флегматично, с философским спокойствием, а Виченцо — со свойственной итальянцам живостью и горячностью.

— При виде меня они смеются! — воскликнул он, останавливая графа.

— Кто же смеет так поступать? И вы терпите? — вскинул брови Норфолк. — Накажите проказников плеткой!

— Ну что ты! Это же Мария и Юлия, дочки!

— Ах, да! — улыбнулся граф. — Тогда — пусть смеются. Чем больше радости доставите им своим видом, тем лучше.

— Но куда ты спешишь?

— Хочу немного развеять тоску нашего Людвига. Его состояние внушает мне большие опасения. И эта стрельба из арбалета… Пойдемте, попробуем вместе развеселить графа, пока он совсем не пал духом.

— Охотно! — согласился Виченцо. И оба тамплиера отправились во двор, где слышался лишь тихий свист стрел, да мягкие хлопки от разлетающихся вдребезги тыкв.

— Отдохните, граф! — попросил Норфолк. — Я хочу нарисовать ваш портрет.

— Отдохнем на том свете, мой друг, — мягко поправил его Зегенгейм, опуская арбалет к земле. Кому нужно оставлять мое изображение?

— Но неужели нет никого, кто хранил бы возле себя ваши запечатленные черты? — горячо воскликнул Виченцо. — Этого не может быть!

— Почему же? — промолвил Людвиг. — Одни умерли, другие сменили паруса и направили свои ладьи к иным берегам.

— Но есть еще мы, ваши друзья! — Виченцо протянул ему руку. — Мы все любим вас, вы бесконечно дороги нам. Я хочу, чтобы ваш портрет хранился у нас с Сандрой! — твердо заявил он. — И, пожалуйста, не отказывайтесь. Грей, немедленно приступай к своей мазне, тьфу, я хотел сказать… ну, в общем, начинай макать кисти!

Непосредственность итальянца рассмешила и Людвига, и Норфолка.

— Хорошо, — согласился Зегенгейм. — Вы рисуйте, а я буду продолжать стрелять.

— Потребуется около часа, — предупредил Норфолк, устанавливая холст. — Наберитесь терпения. Быстро только ящерицы бегают.

— Впереди — вечность! — произнес Людвиг, снова мрачнея.

— Впереди — жизнь, — поправил его Тропези. — Граф, очнитесь! Вам ли, доблестному рыцарю, чье сердце не замутнено пороками, а разум — светел, предаваться печали?

— Сказано неплохо, — наклонил голову Людвиг. — Но вы ошибаетесь, мой юный друг. Вы и не представляете, какие страшные боли в последнее время гнездятся в моей голове. Впрочем, пусть они так и остаются вместе со мной, и никогда не коснутся вашей счастливой головы… Не выпить ли нам вина? — добавил он вдруг. — Иштван, сходи-ка за нашим фалернским!

Оруженосец поспешил исполнить просьбу графа. Норфолк приступил к наброскам, вглядываясь в сумрачное лицо Зегенгейма. А Виченцо, подбросив на руке коричневую тыкву, пошел устанавливать ее перед деревянным щитом.

Симон Руши бежал по коридору, слыша за собой топот ног преследователей. Не оглядываясь, он достал на бегу из холщового мешочка корень мандрагоры, смочил его зловонной жидкостью из флакончика, поднес к факелу и бросил через плечо. Мгновенно пространство за его спиной окрасилось ядовито-зеленым цветом, а в пламени возникла фигурка человечка-гомункула, дергающего руками и ногами.

— Назад! — крикнул Андре де Монбар, останавливая друзей. Выступив вперед, он приблизился на два шага к гомункулу, который подпрыгнул в воздухе и поплыл на тамплиера, плюясь желтыми сгустками пламени. Всюду, куда попадали эти плевки, раздавалось шипение и прожигались дыры. Бизоль, Аршамбо и Дижон попятились назад, в ужасе глядя на злобное исчадие чародея. Лишь Андре де Монбар, проделав в воздухе магические пассы ладонями, продолжал двигаться в сторону гомункула. Это страшное противостояние двух сил: потусторонней и человеческой длилось несколько секунд. Выбросив вперед сжатую в кулак руку, Монбар разжал пальцы — и словно голубое пламя в форме шара полетело в гомункула. Раздалось тонковизгливое, негодующее верещание; головка гомункула, в которую врезался голубой шар, лопнула с оглушительным треском. Зловещие чары начали таять, в воздухе запахло серой; корень мандрагоры сгорел, оставив после себя лишь горстку пепла. Монбар поддел ее носком сапога и повернулся к друзьям.

— За мной! — произнес он. — Путь свободен!

Настигая Симона Руши, чья длинная борода, словно белый шарф летела за его спиной, Бизоль вытянул меч, почти касаясь расшитого золотом халата чародея. Но внезапно, из подмышки мага, будто бы выросла черная извивающаяся змея с серебристыми чешуйками; она обвилась вокруг меча тамплиера, а сам Бизоль почувствовал, как рука его давится вниз. Меч вонзился в землю — змея коснулась руки рыцаря в перчатке и пальцы его обожгла боль. Бизоль выпустил из руки меч, схватившись за обожженное место. Подоспевший Монбар бесстрашно ухватил змею за голову и хвост и разорвал пополам. Пальцы его свела судорога. Он коснулся ими мертвой змеи, шепча заклинания, и змея стала исчезать прямо на глазах, растворяясь в воздухе.

— Это сам дьявол! — промолвил Бизоль, глядя на мучительно искривленное лицо Монбара. Постепенно боль отпустила тамплиера, и он, тяжело дыша, произнес:

— Берегитесь, Бизоль! Не приближайтесь к нему близко. Доверьте все мне. Я прошел хорошую школу в его колдовских подвалах. И мне известно, как бороться с ним.

— Хорошо, — послушно промолвил великан, пожалуй, впервые в жизни уступая свое место в поединке кому-то другому.

Теперь они двигались медленно, ожидая от мага любой каверзы, напряженно всматриваясь по сторонам, Монбар знал, что Руши непременно упрется в ту каменную глыбу, закрывающую собой вход в комнату со скелетами. Через несколько десятков метров он произнес, сделав знак остальным остановиться:

— Так я и знал! Посмотрите на потолок.

Там, где вековая подземная слизь покрывала каменные выступы, висели четыре темных мохнатых паука, величиной с чайное блюдце. Они раскачивались на тонких нитях, ожидая когда тамплиеры и их оруженосцы пройдут под ними.

— Господи! Откуда он берет всю эту пакость? — воскликнул Бизоль, отшатнувшись назад.

— Из могил, — отозвался Монбар. — Теперь я понимаю, почему он так боится тафуров, питающихся мертвечиной и черпающих из них свою силу! Он сам — тафур! Тафур, предавший своих собратьев. Души замученных обладают дьявольской силой, которую возможно материализовывать и направлять. Но я был неплохим учеником. Попробуем вот это.

И Монбар достал из внутреннего кармашка коробочку, где хранился зернистый порошок. Он бросил его перед собой, и пауки, почуяв приятный запах, стали спускаться на своих тонких нитях вниз, стремясь к лакомству. Когда они облепили этот порошок, Монбар дождался того момента, когда пауки, раздувшись от порошка, вяло переплелись между собой, словно совокупляясь. Подняв меч, Монбар изрубил всю эту шевелящуюся черную массу на куски, но и тогда они продолжали подергивать разрубленными конечностями. Бросив в них факел, Монбар и остальные смотрели, как горит дьявольская нечисть.

— Сейчас мы прижмем его в тупике! — пообещал Монбар, перешагивая через сгоревшую падаль. — Ему некуда деться.

Когда ноги Гуго де Пейна коснулись дна колодца, он отпустил веревку и зажег факел. Впрочем, он мог бы обойтись и без этого: справа от него на хрустальном троне стояла Чаша, искрящаяся голубым огнем. От нее разливался такой дивный свет, что можно было разглядеть все предметы в комнате, — а их было столько, что непонятно — как могли они уместиться на столь малом пространстве? Но и стены производили впечатление прозрачных зеркал, которые раздвигались в ширину и исчезали неведомо где. От рассыпанных по полу драгоценных камней рябило в глазах; огромные ковчеги были наполнены золотыми слитками, и все вокруг — блестело земными сокровищами. От всего этого изобилия менее твердый человек мог бы сойти с ума. Но де Пейн лишь окинул равнодушным взором сокровища царя Соломона и крикнул в высоту маркизу де Сетина: