Древо Жизора

— Я восхищен вашим стремлением отличиться, — со всей серьезностью молвил Людовик, — но как король запрещаю вам рисковать своей драгоценной жизнью. К тому же, разве вас уже посвятили в рыцари?

— Пока еще нет, но я усиленно готовлюсь к посвящению, — ответил Анри, потупясь.

— Вот видите, — не сдержал усмешки Людовик. — Разве можете вы сражаться на равных с настоящими рыцарями?

Кроме Анри и Глостера никто больше не вызвался, и поединок между англичанином и аквитанцем начался. Эблес отчаянно сражался, желая добиться выдачи своего обидчика, но Глостер был превосходным воином, и, к тому же, на сей раз, среди зрителей не было никого с дурным глазом, как в Жизоре, и, под восторженные крики любителей поэзии и негодующие вопли тех, кто желал возмездия греховоднику, Глостер победил Эблеса, свалив его с коня и заставив сдаться. Глядя на победителя, Анри д'Анжу не выдержал и разрыдался. В его слезах бежали два потока — он плакал одновременно от восхищения Глостером и от зависти, что Глостер, а не он, доставил удовольствие королеве, отстояв несчастного трубадура.

Но напрасно он завидовал ему. Когда участники турнира отправились на остров Сите, чтобы как следует отпраздновать окончание поединков, в которых, кстати, погибло только двое рыцарей, тщетно Глостер искал благодарности у королевы. Ее сердце, несмотря на блестящую победу, принадлежало не ему, а тому жалкому стихоплету, которого он спас из чувства солидарности и желая снова привлечь внимание Элеоноры.

Жалкие потуги Глостера не укрылись от внимательного взора короля. Глядя на то, как тот жадно ловит слова и взоры королевы, а королева в свою очередь целиком увлечена своим новым любимчиком, Людовик усмехался и думал: «Побудь-ка и ты в моей шкуре, сумасброд!»

Кансоны Бернара де Вентадорна имели в тот вечер шумный успех. В изящных и безукоризненных стихах он воспевал скорбь от неразделенного любовного чувства, пел о какой-то Донне, холодной, как лед, в то время, как королева Франции взирала на этого невысокого и худенького человека, и в глазах у нее был отнюдь не лед.

Обряд посвящения Жана и Робера в рыцари состоялся в поле, под сенью Жизорского вяза. Среди гостей и родственников оказалось несколько тамплиеров, которых возглавлял командор Филипп де Вьенн. Они были облачены в белые одежды, а белые плащи украшались красными крестами, окруженными золотыми иерихонскими трубами. Любимый ученик Бернара Клервоского, папа Евгений III, благословляя рыцарей Христа и Храма в поход против мусульман, присвоил ордену эту новую эмблему, пожелав, чтобы стены вражеских крепостей рухнули от одного только приближения храбрых рыцарей, как некогда рассыпались они от звука труб иерихонских. Кроме того бросались в глаза красивые фибулы, выполненные из серебра, с изображением двух всадников на одном коне и надписью: «Signum militum Christi».note 4 Эту тамплиерскую Печать утвердил тридцать лет назад все тот же Бернар Клервоский на синоде в Труа. Гийом де Шомон был рад приезду тамплиеров, хотя и проворчал, глядя на их новые знаки отличия:

— Ну вот, теперь уж и бедные Храмовники украшаться взялись!

Отец Бартоломе сослужил подобающий сему случаю молебен, который показался и Жану, и Роберу нескончаемо долгим и тягостным. Вот уж трижды пропели «Отче наш», а он снова за Псалтырь взялся. Но, наконец, по благословению священника Гийом де Шомон взял в руки пояс с ножнами, в которые был вставлен меч Жизоров, выкованный Гуго де Шомону, основателю Жизорского замка, самим святым Гуго Воителем — так, во всяком случае, гласила легенда. На лезвии меча, возле самой рукояти, видна была надпись, означающая имя меча: «Браншдорм» — «Ветвь вяза».

Началась цингуляция — обряд опоясывания посвящаемого рыцаря мечом. После того, как Жан был опоясан, он встал на колени, склонил голову и услышал:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа раб Божий Жан посвящается в рыцари, дабы беззаветно служить Господу Нашему Иисусу Христу. Аминь.

Затем начался обряд посвящения Робера. Меч, которым его опоясали, был древнее. По преданию, он принадлежал еще королю франков Сигиберту VI и носил имя «Гриффдурс» — «Медвежий коготь», и не случайно — ведь считалось, что этого Сигиберта родила медведица.

«Вот ведь, древнее у него меч-то…» — жалея, что закончился обряд, думал о Робере Жан, но то, что произошло дальше вовсе не могло уложиться в его голове. После того, как Робер тоже стал рыцарем, к нему подошли тамплиеры и закончили обряд принятием его в Орден Бедных Рыцарей Храма Соломонова в качестве новициата, то есть новичка-послушника. Но ведь это означало, что Робер не просто становится рыцарем, а рыцарем-тамплиером! «Как же так?! — хотелось закричать Жану. — Почему его, а не меня?! А когда же меня?! Ведь меня надо было сначала, а потом его!»

— Жан, мой мальчик, — обратился к нему Гийом де Шомон. — Ты не должен воспринимать это как обиду, но я уговорил командора Филиппа де Вьенна взять Робера в поход на Восток в составе войска тамплиеров.

— А я?! — не выдержав, выкрикнул Жан.

— Ты — сеньор Жизора. Ты должен по-настоящему заменить свою мать и сделаться истинным хозяином. В Шомоне есть кому распоряжаться, к тому же, Шомон не такая важная территория, как Жизор. Ты должен понять это, ведь отныне ты рыцарь.

— Но рыцари уходят воевать в Святую землю!

— Рыцарь — не только воин. Он должен быть и хорошим феодалом. Чаще это бывает куда важнее, чем идти в далекий поход и воевать с турками и сарацинами.

И Робер де Шомон отправился вместе с тамплиерами в поход, а Жан остался в Жизоре.

В тот же день, когда в Жизоре проходил обряд посвящения в рыцари Робера и Жана, в аббатстве Сен-Дени был произведен в рыцари и Анри д'Анжу. Это случилось в Вербное Воскресенье, за неделю до Пасхи. Там же в Сен-Деии, совершали обряд принятия креста рыцари и паломники, отправляющиеся в Святую землю. Получив благословение папы Евгения, король Франции Людовик принял из рук аббата Сугерия паломнический посох и, торжественно поцеловав его, передал в руки королевы Элеоноры. За несколько недель до этого она пала на колени перед мужем и, прося прощения за все свои прегрешения перед ним, вольные или невольные, умоляла взять ее с собой в поход. Она клялась быть верной спутницей, разделить с мужем, все тяготы и невзгоды, ухаживать за ним, если его ранят в бою, а если он примет смерть, навсегда поселиться подле его могилы. В глазах ее король не прочел ни тени лукавства или кокетства, и сердце его дрогнуло. Он поверил в то, что Элеонора вдруг одумалась, и разрешил ей сопровождать его.

Хоругвь главной церкви аббатства Сен-Дени склонилась над головой короля. Взявшись рукой за древко, Людовик поймал край хоругви и приложил его к своему сердцу, затем поднял свой меч и прикоснулся им к хоругви. Вслед за королем стали подходить и совершать то же самое тамплиеры во главе с великим магистром Бернаром де Трамбле, его сенешалями и коннетаблями. За тамплиерами пошли остальные рыцари и паломники.

Глядя на своего мужа, Элеонора впервые за последние несколько лет любовалась им — так он был хорош в своем торжественном благоговении перед святостью мгновения. Но мечта, ради которой королева стремилась в Левант, не давала ей надолго забыть о себе. За последний год Элеоноре изрядно прескучили ее трубадуры и жонглеры, она устала от бесконечных выслушиваний их новых сочинений, которые день ото дня становились все хуже и хуже. Когда дивное пение Бернара де Вентадорна перестало столь сильно волновать ее, она завела себе сорок седьмого любовника, потом сорок восьмого, а когда сорок девятым стал лучший друг Бернара жонглер Гольфье, и Бернар узнал об этом, он сочинил кансону, в которой слезно жаловался на то, как тягостно делить одну даму со своим другом. Кансона вывела Элеонору из себя, но она все же позволила Бернару сопровождать ее в походе. Левант манил ее, как некогда улыбка Глостера. Ей мерещились смуглые сарацинские полководцы, они похищали ее, увозили в свои сирали, она становилась наложницей сначала одного из них, потом другой, более мужественный, отбивал ее и увозил в свой сираль… Она грезила об их необычайных ласках, об их изощренности в любви, она жаждала получить нечто такое, чего не получишь нигде во Франции, нигде во всей Европе.

Note4

Печать воинства Христового (лат. ).