Ночь пяти стихий

Принц ринулся по лучу. И нашел, что искал. Сперва картина была мутной. Постепенно детали стали проступать все четче. Стала видна не только магическая составляющая третьего камня, но и его твердое тело — он был круглый, с ладонь величиной, прозрачный. В нем сходились и завивались в спираль потоки сил.

Видел принц и человека, склонившегося над этим камнем. И этот человек почувствовал чужое присутствие, настороженно огляделся, вскочил, прошелся. Принц не мог различить его лица и едва-едва угадывал очертания фигуры, но это было и необязательно. Теперь он владел еще одним способом познания действительности. Необходимые знания проявлялись у него в мозгу, как под действием тепла проступают на белом листе исполненные тайнописью слова. И принц узнал, где именно на Земле находится третий камень.

Пора к Четвертому камню. И принц вновь шел по лучам, тянущимся уже от трех камней. Еще немного, и он найдет оба недостающих камня.

И тут его пронзила боль — такой он не испытывал никогда. Все вокруг поблекло, великолепие окружающей Великой Пустоты свернулось в одну точку и Обрушилось. А вместе с ним начал сворачиваться и рушиться разум принца…

Он продолжал находиться в центре круга. Сидел на коленях, не изменив позы. Хакмас был взволнован.

— Ты не дал проследить путь четвертого камня, учитель! — воскликнул принц.

— Ты уходил все дальше и мог не вернуться, мой мальчик.

— Теперь я знаю, где третий камень.

— Где?

— Остров Клебос.

— Приют великанов, — кивнул Хакмас.

— Да.

— Снаряжаем экспедицию.

— Но…

— Но с Клебоса никто не возвращался. Вечный великан Парпидас не выпускает ни одного корабля, подошедшего к острову, — так гласят легенды.

— Именно так.

— И легенды остановят тебя на пути к камню? Принц задумался. Потом решительно произнес:

— Моя галера будет готова к завтрашнему дню…

РУСЬ. ИЗБА НА ОТШИБЕ

Варвара не умела долго горевать. Она любила жизнь. Любила себя, молодую и красивую, в этом интересном, наполненном радостью, очарованием, а иногда и печалью, мире. Она жила сегодняшним днем, не желая заглядывать в сколь-нибудь отдаленное будущее. А еще меньше хотела она думать и сокрушаться о прошлом, в котором было немало всякого.

Больно прошлось лихолетье по ней. Сгинула в страшные годы вся ее семья, а сама Варвара, на счастье свое, очутилась в деревеньке у губного старосты, любившего красивых девок.

Чего только не творилось в селе. Бывало, губной староста и воевода упивались так, что плясали голыми или выряжались в срамные одежды. А уж пили, как свиньи в зной. И как напьются — до девок охота просыпается. Вот полгода назад пьяный взор воеводин на Варваре и остановился… Ну, что было, то было и теперь быльем поросло. Такие уж Варварины дела подневольные. Ни злости, ни возмущения, ни тем более ненависти к воеводе у нее не было никакой. Варвара даже жалела его и по голове гладила, когда он, всхлипывая пьяно, талдычил:

— Ох, грехи мои тяжкие. Скольким душам христианским от меня туго пришлось. Ох!..

И Варвара вытирала ему слезы, говорила, что лишь доброта и покаяние — путь к спасению, и тогда Господь не только все грехи простит, но и вознаградит, ибо кто в грехе раскаялся для Господа даже дороже того, кто греха этого не совершил. Тут у Варвары голова работала — языком молола без устали, да и горела искренним желанием наставить заблудшую овцу на правильный путь. А воевода кивал и обещал назавтра чуть ли не с сумой отправиться в Москву, а потом по святым местам — грехи замаливать. Но это бывало вечерами, а утром, проснувшись с опою злым и больным, он тут же приказывал выпороть кого-нибудь из холопов, который, по его мнению, недостаточно расторопен или чересчур вороват. Да, Богу Богово, а воеводе воеводино…

Свет в большую комнату терема падал через маленькое, больше подходящее для бойницы, да и задуманное так, оконце. Мебели было немного — на Руси не любили ее излишек: резной, обитый медью сундук в углу, несколько левее — лавки, в центре — длинный дубовый стол, по обычаю покрытый серым куском холста. Иметь непокрытый стол считалось неприличным. При хозяине из сундука извлекается красивая, шитая красной и зеленой нитью, богатая скатерть, но для управляющего имением Ефима и его любимчика рыжего холопа Бориски это было бы слишком жирно. Обычно эти двое любили посидеть в тереме за хозяйским столом. Сейчас там устроился один Бориска. Управляющий же обходил свои владения.

Варвара поставила на стол чугун с брюквой, и в этот миг Бориска похлопал ее по мягкому заду и попытался обнять. Он давно не давал ей проходу, лип, как репей, да еще случая не упускал руки куда не надо сунуть.

— У, глаза твои бесстыжие! — Варя сердито сверкнула очами и быстро отпрянула от него.

— Ох, недотрога какая, — улыбнулся Бориска своим тонкогубым и широким, чуть ли не до ушей ртом. Улыбка у него была дурашливая и неприятная. — Тебе бы все с боярами да дворянами крутить, а на простого парня и глаз не поднимешь.

— С кикимором лесным лучше гулять, чем с тобой, рыжим охальником!

— С кикимором, ха!.. Или с разбойником лесным. Как тот разбойничек тебя увидел, так и растаял. А хорош-то был, нечего сказать, Я за всем энтим из окна наблюдал, как он за руку тебя, ласточка, тащил. Нет, правда, хорош — огромен, противен… Небось жалеешь теперь, что он тебя по дороге выбросил?

— Это я его выбросила и убежала.

— Ха, убежала она. Экая ты у нас ловкая.

— Вот такая! — Варвара отвернулась. Ей не хотелось, чтобы Бориска видел, как изменилось ее лицо.

Она не раз вспоминала нескладную, неуклюжую фигуру своего спасителя, его худое, с заостренными скулами, мальчишеским пушком на подбородке лицо. Чем-то тронул он ее душу. Скорее всего попросту понравился, хотя она и сама не хотела себе в этом признаться. О том, как она спаслась, правду никому не рассказала. Отделалась общими словами да охами и ахами.

— Значит, тебе любы только разбойники, — продолжал кривляться Бориска, даже не подозревая, в какой мере он прав. По его тону чувствовалось, что он злится и обижается на Варвару.

«Ну и пусть обижается, — подумала Варя. — Мне с ним детей не крестить».

— Кому они любы, разбойники? — послышался скрипучий, как несмазанная дверь, голос.

В комнату, вытерев о рогожу сапоги, вошел управляющий Ефим. Был он невысок, лысина, как и старательно начищенные сапоги, отбрасывала солнечные зайчики, зато борода была велика и окладиста настолько, что смотрелась как-то неестественно, и хотелось дернуть за нее, чтобы проверить — не приклеенная ли. Разбойники, совершавшие налет на деревню, смогли бы без труда узнать в нем того мужичонку, который сидел на пороге и отказался пустить их в терем.

Управляющий, как всегда, был чем-то озабочен, и его цепкий быстрый взор обшарил всех, будто обыскивал. Ефим был хитер, подворовывал, как и положено управляющему, и не слишком любил женский пол, так что с домогательствами к хозяйским девкам не приставал.

Он плюхнулся на скамью, взял ложку, пододвинул к себе тарелку с брюквой, курицей и солеными огурцами и начал уплетать за обе щеки. Он всегда хотел есть и съедал не меньше, чем иная семья. Если бы он знал разбойника Мефодия, то им было бы в чем потягаться.

— Мало им ноздри рвут, разбойникам энтим, — сказал рыжий, стремясь завязать разговор. — Эка куда — супротив воли государевой идти…

— Это они с голодухи шалят, — рассудительно произнес управляющий, пережевывая кусок курицы. — Ежели бы жратвы всем достало, так зачем разбойничать? Токма так не бывает, чтобы жратвы всем вдоволь было, — он взял огурец и с хрустом откусил от него добрую половину.

— Нет, просто им злобствовать нравится, — покачал головой Бориска.

— Тоже может быть. Злобствовать кому только не нравится. Вон, воеводе нравится, хоть и государев человек.

— Все мы люди Божьи и по Божьему подобию сотворены, — встряла Варвара, примостившаяся на краю скамейки. — И людям злобствовать не положено.