Страница 86 из 105
мальчик”, как любила говорить Лора (она редко находила нужные слова), он вдруг взрывался, словно каштан на
сковороде, но тут же, чтобы загладить свою вину, сбрасывал колючую кожуру и миролюбиво протягивал нам
свои плоды; настоящее раздражение вызывали у него лишь некоторые мои неприязненные замечания. Вечерние
разговоры, которые часто определялись телевизионным журналом новостей, не всегда заканчивались гладко. Не
следовало, например, выражать сожаление по поводу того, что народы, сбросившие наше иго, нападают теперь
на нашу культуру.
— Целых пять веков поучений! Я думаю, им осточертели европейские наставники!
Не следовало также посмеиваться над узкими брюками и видеть в них своего рода символ.
— Зато вы плавали в своих так же, как и во всем остальном, — возражал Бруно.
Не следовало благожелательно выслушивать бравурные речи какого-нибудь генерала в отставке, ставшего
моралистом и оплакивающего отсутствие гражданских идеалов у молодого поколения.
— Хорошо тебе болтать, старый трепач, — насмехался над ним Бруно. — Франция досталась вам богатой
страной, страной-победительницей; а мы получаем ее разоренной и побежденной. Какие уж тут гражданские
идеалы!
Не следовало, как это делала Лора, ополчаться против Франсуазы Саган, объявляя ее глашатаем
поколения сторонников джинсов.
— Глашатаем кого, чего? — восклицал Бруно. — Едва ли два процента молодежи напоминает ее
персонажей. Но все дело в том, что вам доставляет удовольствие думать, что мы такие.
Впрочем, он, как всегда, был сдержан. Однако не следовало отрицать талант Франсуазы Саган.
Двадцатилетняя писательница, оказавшаяся сразу в одном ряду с прославленными корифеями, лишний раз
показала, на что способны молодые, свежие головы. Стоило мне открыть рот, как у Бруно уже готово было
возражение.
— Ты, конечно, сейчас скажешь, что именно в этом кроется истинная причина ее успеха. Ну а Моцарт, а
Радиге, их тоже мы выдумали?
Но главное, главное, не следовало критиковать Луизу. А она беспокоила нас, Лору и меня (нас, обратите
на это внимание), и очень беспокоила, она приходила то с одним, то с другим, представляла: “Жан-Поль” или
“мосье Варанж”, сообщала, что не будет ужинать, что вернется только утром (как-то в субботу она вообще не
вернулась), и уходила, ничего не объяснив, кокетливая, веселая, нисколько не задумываясь о том, как тревожно
становилось у нас на душе после ее ухода. Я ничего не говорил. Лора тоже сперва молчала, потом, не выдержав,
бормотала себе под нос, что все-таки…
— Уж чего только ты не придумаешь! — протестовал Бруно.
И на нас обрушивался поток ядовитых афоризмов.
— Прошли те времена, когда девушки, словно салат в зеленной лавке, ждали своего покупателя, моля
Бога, чтобы он появился раньше, чем они окончательно увянут.
Или же:
— Я знаю, о чем вы думаете. Ну, даже если это так! Что она от этого, калекой станет?
— Бруно! — стонала шокированная Лора, стараясь сдержать улыбку.
Бруно смеялся и продолжал, строя из себя адвоката:
— Так вот, выходя замуж, женщина сохраняет право собственности на свою персону, но уступает право
пользования данной собственностью в обмен на пищу и кров. Другие женщины сдают свою собственность
внаем. И воистину бескорыстным поступком следует считать только передачу имущества заинтересованной
стороне без составления купчей крепости…
— Может быть, это и так, — возражала Лора, становясь сразу серьезной, — но все дело в том, что те, кто
выигрывает от такой передачи имущества, впоследствии нас же самих упрекают в этом.
Но за Бруно должно было остаться последнее слово:
— Только не мы. Вот что нас отличает от вас. Мы не станем презирать девушку после того, как
воспользовались ее слабостью.
Я улыбался: “мы” в устах Лоры и Бруно — немолодой девственницы и, вполне возможно, молодого
девственника — звучало не слишком убедительно. Правда, в системе Бруно это ничего не меняло. Но кто
вдохнул в него эти мысли? Почему с таким ожесточением защищает он свою сестру, словно предвидит худшее и
уже заранее прощает ее? И я наивно думал: уж не защищает ли он весь женский род? А может быть, одну из
них?
И как раз эта неблагодарная Луиза, сама того не подозревая, все и затеяла. В первое воскресенье февраля,
часов около семи утра, я спускался по лестнице, как вдруг, удивленный, застыл на месте. В гостиной
разговаривали. Ключ Лоры еще не поблескивал на гвозде — своем обычном месте — значит она не приходила.
Это могла быть только Луиза, которая лишь недавно вернулась и теперь рассказывала вставшему ни свет ни
заря Бруно, как она провела ночь. В своих домашних туфлях я бесшумно спустился на четыре ступеньки. Луиза
говорила:
— …до шести часов, старик! Мы не виделись с ней по крайней мере два месяца. Она как раз выходила из
метро, когда я брала билет. Она сейчас, знаешь, ничего не делает, только по четвергам и субботам ходит на
курсы домоводства. Она возвращалась в Шелль. Я решила совратить ее с пути истинного. Жан-Поль
предупредил меня: “Девушек будет маловато”. Она немного поломалась, мол, не одета, да и родителей своих
побаивается. Тогда я сама позвонила им и сказала, что беру ее под свое покровительство…
Я услышал, как Бруно пробурчал:
— Твое покровительство!
Я был того же мнения, и меня искренне огорчило, что наши соседи считают мою дочь подходящей
спутницей для молоденькой девушки. Луиза продолжала:
— Сначала Одилия чувствовала себя не очень уверенно, она там никого не знала, но под конец
разошлась. Мы протанцевали всю ночь. Только что вернулись. Я буквально с ног валюсь от усталости.
— Черт возьми! — воскликнул вдруг Бруно. — Ты переходишь всякие границы!
В комнате удивленно замолчали, потом последовало несколько гневных, брошенных сквозь зубы слов,
которые я не смог разобрать. Но я понимал, я даже слишком хорошо понимал. Одно дело — отпускать грехи
сестре, другое — страдать самому по ее милости. Заключительные слова этой тирады долетели до меня:
— … Скажи ей, что там ей не место.
— Блестящая мысль! — произнесла Луиза громко, не боясь, что ее могут услышать. — Это после того,
как я сама ее пригласила. Представляю, как я при этом должна выглядеть! Растолкуй это ей сам. Она говорит,
что часто встречает тебя в автобусе.
— Оставь хотя бы ее в покое, — сказал Бруно глухо.
— Конечно, дорогой, раз ты решил заняться ею.
Зазвенел смех, словно трели малиновки.
— Ты ничего не понимаешь! — взревел Бруно, позабыв осторожность.
— Действительно, ничего не понимаю, — ответила Луиза. — Мне нужна точная картина, у меня нет
воображения.
Я быстро вернулся в свою комнату, услышав стук каблучков моей дочери. Притаившись за полузакрытой
дверью, я видел, как она прошла мимо, засунув мизинец в ухо с удрученным видом, будто только что узнала,
что у ее брата тяжелое сердечное заболевание.
Посмотрели бы вы, как мосье Астен шагал битых два часа по комнате в домашних туфлях! Из угла в
угол, от одной стенки к другой, от портрета своей уважаемой матери до портрета своей жены, они смотрели
друг на друга и обе вместе смотрели на него тем пристальным взглядом, которым всегда смотрят на вас с
портретов и который неотступно следует за вами, куда бы вы ни пошли. При всей своей уравновешенности он
разжигал себя все больше и больше.
Итак, этот простофиля встречается с ней, с девушкой своей мечты. Значит, эта нелепая история до сих
пор не кончилась. Он мог хорохориться, изощряться в парадоксах, отпускать чужие грехи, но сам он был куда
более виноват, он совершал гораздо большую глупость: ради какой-то вздорной девчонки корчил из себя
несчастного Ромео, он выдумал себе романтическую историю со всеми ее атрибутами, озером и луной, от